Эту странную задачку Хану приходилось решать каждый вечер.Сегодня как-то не нашлось предлога задержаться и пропустить Оксану вперед, да исостоявшийся за ужином разговор не способствовал предварительному прояснениюпозиций, и вот он лежит в постели, слушает доносящиеся из ванной звуки исудорожно принимает решение: выключить свет или оставить лампу у изголовьявключенной. Выключить и сделать вид, что устал, и не увидеть, как Оксана входитв комнату в распахнутом халатике, и оставить ее разочарованной, и лишить себярадости соединения с ней, может быть, в последний раз? Или не гасить свет иувидеть ее туго затянутый пояс и виноватую полуулыбку (она почему-то всегдавыглядела виноватой, когда подавала знак «нет») и понять, что она его больше нехочет?

Он так ничего и не решил, и когда Оксана появилась на порогеспальни, Хан лежал с включенной лампой и закрытыми глазами. Ничего лучше онпридумать не смог. Он хочет любви, но от усталости заснул, и теперь жена самадолжна принять решение, будить его или нет.

«Какой я смелый и мужественный, - с горькой иронией думалХан, лежа на спине с плотно закрытыми глазами и вслушиваясь в шорохи: вотОксана идет по комнате, вот снимает халат и бросает его на кресло, вототкрывает ящик комода и что-то ищет, потом задвигает ящик, откидывает одеяло иложится рядом с ним. - Я - настоящий мужчина, зажмуриваюсь, засовываю голову впесок и отважно жду, когда женщина примет решение, которое я готов выполнить,каким бы оно ни оказалось. Неужели я на самом деле такой слабак? Или страх менятаким сделал?»

Почувствовав руку жены, скользнувшую по его груди, Ханрадостно повернулся, крепко обнял ее и вдохнул тот особенный запах, которыйбывает только в одном месте - в теплой ямке, там, где шея переходит в плечо. Вместес радостью его охватила невыносимая боль, но Хан ее почти не заметил. Радость впоследнее время стала редкостью, а боль была постоянной, и он к ней привык.

На следующее утро я проснулся ни свет ни заря. Если веритьбудильнику, до подъема оставалось еще полтора часа. Наверное, я как-то громкооткрываю глаза, потому что стоило мне это сделать, как старик Ринго тут жезапрыгнул мне на грудь и тихонько муркнул: дескать, чего лежишь просто так, идисделай что-нибудь полезное. Под полезным подразумевалось приведение лоточков всанитарный порядок. Завтракать раньше восьми утра Ринго все равно не станет.Принципиальный.

Настроение у меня было - хуже некуда. Я не привык надеятьсяна чудеса, поэтому ни капли не расстроился, когда вчера после опроса людей втеатре выяснилось, что никто убитую Аллу Сороченко не знал. Но это был как разтот случай, когда отрицательный результат тоже является результатом. Ведь опера- жанр малопопулярный, и если зритель не является лицом приглашенным, тоостается только три варианта: либо он приезжий, и ему хочется побывать вмосковском театре, все равно в каком, в какой есть билеты - в тот и пойдет;либо он специалист в данном виде искусства; либо он оперный фанат. АллаСороченко, судя по московской прописке в паспорте, к первой категории неотносилась, а принадлежность ее к двум вторым группам существенно сужала кругпоисков источников информации о ней. Если говорить проще, то сведения о тайныхсторонах жизни убитой женщины нужно искать не только в семейном кругу, но и вкругу ее знакомых, и вот этот последний круг оказался очерчен весьма и весьмачетко.

Следователь, работавший на месте происшествия, моегоприсутствия почему-то не одобрил, и я благополучно отбыл, оказав оперативникуИвану Хвыле посильную помощь и заслужив его скупую благодарность. Но слова,сказанные отцом, ранили меня, как выяснилось, куда больнее, чем мне показалосьвначале. Знаете, так всегда бывает, когда ударишься: сперва боли не чувствуешь,только понимаешь, что ударился, а через какое-то время ушибленное местоначинает болеть, опухать и вообще всячески напоминать о себе при каждомдвижении. С душой, похоже, происходит то же самое, что и с телом. Поэтому,прощаясь с Иваном, я протянул ему свою визитку и сказал:

- Вот мои телефоны. Если почувствуешь, что я могу бытьхоть чем-то полезен, обязательно звони.

Он взял визитную карточку, повертел в руках и с сомнениемпосмотрел на меня:

- Тебе это надо? Чужая головная боль…

- Надо, - твердо ответил я. - Вопрос принципа.

- Что, «палок» не хватает? Хочешь раскрытие заработать?- понимающе хмыкнул он.

«Палок», то есть отметок о моем участии в раскрытиипреступлений, мне действительно не хватало, за что я регулярно бывал порот наначальственных разборках, но дело было, конечно, не в этом. Дело было вродителях и в их мнении обо мне. Вы, конечно, скажете, что в моем возрасте порабы уже перестать что-то доказывать папе с мамой. Ну, не знаю, может, вы иправы… Но рана болела, и болела сильно.

И лекарство от этой боли существует только одно.

Пока что лекарства у меня не было, и с той болью я лег вчерав постель, с ней же и проснулся. Надо ли говорить, что ни в какой ресторан я непоехал, вернулся домой около часа ночи, накормил зверей и забрался под одеяло.К моменту пробуждения боль не только не утихла, но стала еще сильнее. Вероятно,пока я спал, она размножилась простым делением, и если накануне боль охватывалатолько область головы и груди, то сегодня она расползлась по всему телу досамых пяток. Я весь, от кончиков волос до пальцев на ногах, состоял из обиды ипагубной идеи самообвинения. Ничего себе коктейльчик, а? С одной стороны,неприятно, что о тебе думают, будто ты тупой и никчемный, с другой - ужасно,что я заставил родителей, моих горячо любимых родителей, стыдиться меня. Вобщем, ничего хорошего.

Откинув одеяло, я сунул ноги в шлепанцы и поплелся на кухню.Рядом с Ринго, элегантно виляя задней частью, трусила Арина, которая сегодня,вопреки обыкновению, спала у меня в ногах. Она единственная из живущих со мнойкошек реагировала на мое настроение, чувствовала, когда мне плохо, и считаласвоим кошачьим долгом меня лечить в меру собственных возможностей. Когда яболел или впадал в тоску, она постоянно терлась возле меня, вероятно, забираяотрицательную энергетику. Остальным бандитам было наплевать и на моенастроение, и на мое самочувствие. А сейчас мне было так хреново!

Разложив корм по мискам, я не пошел в душ, а уселся на кухнеза стол. Почему-то не было сил двигаться. И когда это я успел устать? Малоспал, что ли? Так для меня это дело обычное.

Ринго сел возле миски и принял вид оскорбленного патриция, авот Арина моментально смела кусочки сырого мяса, как будто ее неделю некормили, удовлетворенно хрюкнула и запрыгнула ко мне на колени. Минут черезпять подтянулись и остальные ребята, и кухню заполнило сладострастное чавканье,издаваемое Дружочком и Кармой: как большинство котов с плоскими мордочками, онине умели есть тихо. Арина тоже чавкала и причмокивала, когда питалась, ноДружочек и Карма были какими-то особенно громкими, в отличие от Ринго и Айсора,которые к экзотическим породам не относились, имели привычные европейскомуглазу вытянутые морды и принимали пищу почти совсем неслышно. Господи, я так ихлюблю, моих котов! А мама называет их дурацкими. И работу мою она называетдурацкой. И жизнь мою, устроенную по моему собственному разумению, тоженазывает дурацкой. Да, я знал, что я - неудачный сын, но не предполагал, что дотакой степени.