Пристроившись за Коленькой, я отправился в путь по лабиринту длинных коридоров с высоченными потолками, по каким-то переходам, по выложенному старинной плиткой с коричневыми узорами полу. Вдалеке были слышны голоса, как если бы где-то говорили в микрофоны. Когда они замолкали, раздавались звуки музыки, хлопки сотен ладошек, испуганные визги… Потом все смолкало, а когда высокий худой пацан по имени Николай, за которым я держался, остановился у неприметной двери, в тон стене, оббитой дощечкой, и осторожно приоткрыл ее, через его плечо попытался заглянуть — что же там происходит?

Он вошел и встал у стеночки в темноте. Я вошел следом, прикрыл дверь за собой. В зале сидели дети — просто море детей. И хоть никаких осветительных приборов в самом зале не горело, свет со сцены позволял разглядеть детей, сидящих в креслах, выстроенных в четкие прямые ряды. У некоторых из них на головах были надеты всевозможные светящиеся рожки-бантики, другие размахивали шариками, прикрепленными к длинным трубочкам, третьи ели сладкую вату. Но все они, как завороженные, смотрели на сцену.

На сцене шло представление. Переросток-Буратино в красном картонном колпачке и со съезжающим немного набок носом пытался сражаться с Кощеем на деревянных мечах под крики "УР-Р-РА! За Родину!", доносящиеся из невидимых глазу колонок. Детвора пищала от восторга, кровожадно требуя "долбануть его". Я, открыв рот, следил за разворачивающимся перед глазами действом. Потом Буратино долго куда-то шел — декорации крутились в центре сцены и показывали нам, зрителям, то лес, то горы, то пещеру с огромным кованым сундуком, то болото…

И вот когда, застревая по колено в болотной жиже, опираясь на палку, якобы сломанную еще где-то в лесу, Буратино полез напрямик по непроходимой трясине, на сцене появилась Вероника! Ну, точнее, скорее всего Кикимора, или что-то из этой болотной нечисти — на голове зеленый парик, на лице зеленые же разводы, одета в мешок с пришитыми по всей поверхности зелеными длинными лентами, почему-то в резиновых сапогах до колен! На голове у нее была военная фуражка, а на плече ружье!

— Стой! Кто идет? — закричала она, выхватывая из-за плеча ружье.

— Не стреляйте, тетенька! — заверещал испуганный Буратино.

— За нарушение государственной границы неизвестный приговаривается к расстрелу! — выдала Кикимора, "передергивая" затвор своего орудия.

— Позвольте слово молвить, бабушка, — состарил кикимору-пограничницу на несколько десятилетий одним словом проказник-Буратино.

— В суде будешь молвить, — нахмурилась Кикимора, а потом вложила два пальца в рот и громко свистнула, вырывая у половины зала, в том числе и у меня, восхищенное "ВАУ!" Она и так умеет! Вот это девчонка!

Со всех сторон на свист выбежали похожие на нее, тоже зеленые, в мешках, париках и водорослях кикиморята, связали беднягу Буратино…

Поначалу я даже не замечал, что улыбаюсь — просто смотрел, просто пытался понять, в чем здесь смысл. Но потом, как-то захватило — да, по-детски, но весело, оригинально, с душой! Взрослые и дети на сцене выкладывались на все сто! И Вероника была лучше всех! А когда в самом конце она почти по-настоящему рыдала на сцене, признаваясь, что сделать ее доброй могут только ромашки, собранные на "заливном лугу, на восходе, в день летнего солнцестояния непременно принцем на белом коне" я, наконец, понял, зачем мне было приказано явиться именно с цветами!

По залу зашарил луч прожектора, кого-то разыскивая. Коля, стоявший чуть в стороне от меня, замахал руками, привлекая к себе внимание. Но тот, кто там, наверху, этим светом управлял, сначала почему-то увидел меня. Мне показалось, что зал замер, когда в яркий желтый луч попал я сам и мои ромашки. А потом луч "пошел" вдоль стены в направлении сцены и… я пошел за ним, словно привязанный! Абсолютно не уверенный в том, что поступаю правильно, но все равно идущий по проходу между креслами и стеной, по ступенькам на сцену, по самой сцене в направлении Кикиморы!

— Это мне? — зеленые ресницы ее взметнулись вверх, и я, конечно, на сто процентов уверен не был — свет там был специфический, вроде бы яркий, но в то же время, какой-то концентрированный что ли, все видно, но как-то странно видно, словно со стороны, словно издалека. Но мне все-таки показалось, что в ее глазах блеснули слезы!

— Тебе, — хрипло выдохнул я. К счастью мой хрип был слышен только ей — микрофона-то у меня не было.

— Какое счастье! — абсолютно искренне просияла Вероника. — Теперь я смогу стать человеком! Теперь я смогу быть счастливой! Спасибо тебе, принц заморский! Расколдовал ты меня!

Она схватила букет из моих рук, стуча сапожищами шагнула мне навстречу, встала на цыпочки и поцеловала зелеными губами в щеку, быстро прошептав:

— Только не уходи! Я скоро освобожусь!

Вероника

— Прише-е-ол! Прише-е-ол! — радостно пела я, яростно смывая грим.

— Хорош принц-то твой, деточка, — прошамкала Софья, еще не вышедшая из роли Бабы Яги. — В каком болоте такого сладкого откопала, родимая?

— Где откопала, там больше нет! Ты, Яга, роток-то не разевай — чужой пирожок!

— Больно надо! Он не в моем вкусе! Я потощее, покостлявее люблю! — она захохотала, тыкая пальцем в сторону Андрея, с трудом стаскивающего узкий костюм Кощея.

Обычно после представления мы ходили вместе в кафе — отмечали выступление, или гуляли в каком-нибудь парке. Но сегодня, переодевшись со скоростью ветра, толком ничего друзьям не объяснив, ухватив огромный букет ромашек и сумочку, я рванула прочь из гримерки, очень боясь, что Захар уйдет! Бежала по бесконечным коридорам, а в голове набатом стучало: "Пришел! Пришел! Пришел!" И не было в тот момент на свете человека, счастливее меня!

Времени у нас не оставалось совершенно, нужно было ехать на базу к Радулову, потому что уже в шесть вечера от нее отъезжал автобус, отправляющий нас в Питер. Ну, и пусть нельзя сейчас пройтись с ним… за руку по площади, пугая голубей, шагающих на ней полноправными хозяевами! Пусть нельзя на речном трамвайчике покататься — всё это еще будет в нашей жизни! Обязательно будет! Теперь, когда он пришел, я была в этом уверена!

— И что дальше? — спросил он, подойдя вместе со мной к мотоциклу.

И, правда, что? Я как-то не продумала этот момент! Стало неловко, словно шутка оказалась несмешной. Мне представлялось в мечтах, что вот он только придет, а дальше все как-то само по себе сложится! Но, похоже не складывалось… А в голове было совершенно пусто — ни идеи, ни мысли, ни шутки! Пожала плечами, буквально ощущая, как эйфория, до этого переполнявшая сердце, испаряется, исчезает из меня.

— Зато я знаю! — вдруг выдал он и протянул мне шлем с красными молниями, нарисованными по бокам. — Кататься поедем! Ты ездила когда-нибудь на мотоцикле?

Нет. Не приходилось. Вчера очень хотелось вместе с ним, но понимала, что машину нужно доставить в город. Отец забрал ее сегодня утром от клуба, предварительно отчитав меня, словно несовершеннолетнюю, и сказал, что запрещает ездить, пока я не вернусь с чемпионата. Я не спорила, утром было не до того — вещи собирала, к выступлению текст повторяла, с Агнией по телефону разговаривала. А теперь оказалось, что папин запрет мне только на пользу! Потому что ОН ПРИЕХАЛ! Впервые в жизни отчего-то потеряв дар речи — хотя ничего же такого сейчас особенного и не происходит — я отрицательно машу головой, стягиваю волосы резинкой, надетой на запястье и опускаю на голову шлем, забыв подумать о том, как он на мне смотрится!