Снаружи раздался тихий свист.

– Вот это да-а! – сказал грубый голос. Белобрысая макушка показалась в окне, покрутилась туда-сюда.

Девочки на полатях вжались спинами в стену.

– Максон, а Максон, пошли отсюда… – монотонно ныл писклявый.

В проёме показалась ещё одна макушка, поменьше, – чёрная. Смуглое худенькое лицо поворачивалось из стороны в сторону. «Юрик!» – узнала Тая.

– Никого, – сказал белобрысый и скрылся.

Через минуту шаги послышались на крыльце. Хрустнула ступенька.

Тая быстро пошарила на полатях вокруг себя и вытащила из-под вороха газет небольшой треснутый чугунок. Анька смотрела на неё во все глаза. Не успели незваные гости добраться до дверного проёма, как Тая медленно провела железным боком чугунка о скобу, потом ещё и ещё раз. Заунывный скрежет явно услышали в сенях. Голоса смолкли. Тая бросила чугунок вниз. Гладкий земляной пол принял его с глухим стуком, и эхо басом повторило звук.

В сенях послышалась возня, будто из тесного сарая выгоняли стадо овец. Кто-то взвизгнул, хлопнула дверь, чавкнули сапоги по грязи у крыльца, и треск в кустах стал удаляться, а потом и совсем затих.

Тая поглядела на подругу. Анька сидела, беззвучно смеясь.

– Ну и храбрецы! – захохотала она, поймав Таин взгляд. – Здорово ты их!

Тая ничего не ответила и разжала Анькины пальцы, сомкнутые на её запястье.

– Пошли, – Тая стала пробираться к скобам. – Они ведь вернутся, только позовут с собой больших ребят.

– Но всё равно, первыми дом нашли мы! – сказала Анька, великодушно не упоминая о своей вылазке за козой.

Тая взяла с полатей несколько газет и книжку с ярким рисунком.

– Это будут доказательства, что мы были первыми, – сказала она.

Анька подняла с пола чугунок.

– Надо показать вашим пацанам, чего они испугались, – и опять захохотала, открывая дырку на месте зуба.

Анька выскочила на крыльцо, радостно скребя чугунком по всему, что попадалось под руку. Тая замешкалась в сенях и долго не выходила, так что Анька стала звать:

– Тайка! Эй, что ты там ещё нашла?

Тая открыла входную дверь и тяжело шагнула через две ступеньки крыльца на землю. Губы её были плотно сжаты, вид самый решительный.

Анька оборвала веселье и спросила испуганно:

– Тай, ты чего? Случилось что?

Тая смотрела перед собой невидящими глазами. В руке у неё была зажата какая-то коричнево-зелёная лепёшка. Она протянула лепёшку Аньке. Это была половина подсолнуха.

– Семечки! – обрадовалась Анька и стала ловко выщипывать зёрна из гнёзд.

Тая молча отобрала у неё белый и рыхлый на разломе цветок и угрюмо сказала:

– Это наш подсолнух. Украли сегодня ночью. Прямо с грядки.

Помолчала, разглядывая углубления, в которых сидели семечки, и добавила:

– И теперь я знаю кто.

– Слушай, может, это не ваш? – спросила Анька, сплюнув шелуху на землю.

– Много ты понимаешь! – возмутилась Тая. – У Максона с Юриком бабушка подсолнухов не сажает – это раз, а такие большие вырастают только у нас, это два. Ты смотри внимательнее, какой! – Тая потрясла сотами подсолнуха перед Анькиным лицом.

Та уважительно рассмотрела огромную, в три ладони, половину цветка и согласилась. Несколько минут они молчали, обдумывая открытие. Анька сказала:

– Мы один раз двоюродного брата Кольку накормили витаминами: сказали, что конфеты. Они сладкие сверху, он и поверил, объелся и заболел. А у тётки Зои есть такие таблетки, чтобы глаз не слезился, сильные – страсть! Мамка ей в городе покупает по рецепту. Они обмазаны сладким, я спрашивала. Надо этим двоим скормить их. Они для нормальных людей вредные очень. От них помереть можно.

«Ничего себе, Анны добрые и милостивые», – мелькнула у Таи мысль, но она не позволила себе усмехнуться. Анька говорила дело. Тая вспомнила Анькину тётку, её искусственный глаз, из-за которого казалось, что она смотрит не только на тебя, но и куда-то ещё, и невольно передёрнула плечами. Этот взгляд наводил ужас не на неё одну. Да, сомневаться не приходится: чтобы держался стеклянный глаз, нужны сильные таблетки. А человеку с обычными глазами разве будет от них хорошо? Точно нет. А может он от них умереть? Очень может быть! Тая отложила подсолнух.

– Когда достанешь таблетки? – сухо спросила она Аньку.

– Завтра утром, – оживилась та. – Тётка утром пьёт одну из баночки, я и отсыплю горсть. Они круглые, как драже, нипочём не догадаться, что таблетки. Съедят, как миленькие!

Тая молча застёгивает пуговицы на кофте до самого верха, берёт под мышку газеты и книгу и командует:

– Пошли! Мне обедать пора, а вечером заходи.

Анька сворачивает к своей калитке, увлечённо ковыряя подсолнух, и вдруг, спохватившись, кричит:

– А дом-то твой какой? Тайка! Дом-то! Куда приходить?

Но Тая не слышит. Она несётся по глинистой дорожке, одной рукой плотно прижав к груди трофеи из старого дома, а второй зажав у шеи наглухо застёгнутую кофту.

У крыльца Тая наскоро счистила глину с сапог. Газеты из старого дома пришлось оставить в сенях: бабушка воспротивилась, чтобы «такую грязь» вносили внутрь.

– Бабушка, что означает моё имя? – спрашивает Тая, едва плюхнувшись на стул и зачерпнув густые щи.

Бабушка откладывает ложку, неторопливо поправляет узел платка под подбородком.

– Разве я тебе не рассказывала? Таисия – имя очень древнее, о значении можно только догадываться. Но была такая святая – Таисия Египетская, и уж после неё твоё имя всё равно что «прощёная».

Бабушка, чуть прикрыв глаза, начинает нараспев:

– Была Таисия женщина грешная: много своими делами огорчала Бога. Но вот пришёл к ней один старец и попросил отвести в такое место, где Бог не увидит. Сделал он это с тайной мыслью, конечно. Засмеялась Таисия и сказала: «Нет такого места на всей земле». Тут старец ей и подсказал, что и её дурные дела все перед Богом делаются, Его огорчают. Раскаялась Таисия. Вещи, нечестным трудом заработанные, на площади сожгла, а сама в монастырь ушла – молиться о прощении. И с тех пор уже никто от неё худого слова не слышал, и жила она в мире со всеми. В мире и умерла.

Бабушка вздохнула и посмотрела на стену, где висели старые фотографии. Фотографии были маленькие, любительские, а рамы – большие, и в каждой помещалось много карточек, похожих на стёклышки в калейдоскопе.

– И прабабушка твоя, моя мама, Таисией звалась. Кроткая была, Царство ей небесное… Тоже никого не обидела, а если кто её обижал, зла не держала, приговаривала только: «Царское дело – прощение».

– Почему – царское? – удивилась Тая, забыв про щи.