Есть много общего между блюющим человеком и Уроборосом.

Улегшись в кровать, я накрылся одеялом с головой и долгое время не мог заснуть. Лопасти вертолетов начали вращаться. Молдаванин за стенкой стонал, ворочался, стучал по полу, присвистывал, хлопал, и внезапно я начал различать среди прочих звуков едва уловимые женские придыхания и тихие охи. Сбросив одеяло, я сел на кровать и отчетливо услышал, как она произнесла за стенкой всего одно слово:

– Еще.

И он продолжил.

Обезумев от ревности, я, не включая света, распахнул окно, ночь дыхнула свежим морозным воздухом, в комнату залетали снежинки. Первым делом в пропасть полетели монитор и колонки, затем улетели словари, тетради и учебники со стола. Они порхали страницами, из которых, будто перья, вылетали разноцветные закладки. В пропасть ухнули системный блок, клавиатура и настольная лампа, потом полетели книги с полок, я хватал их охапками, и швырял в ненасытную черную пасть, а те книги, что выпадали по дороге к окну, я поднимал и тоже выкидывал в бездну.

Я обессилел и сел на стул. Стул! Зачем мне стул! И стул улетел в ночь. Пропасть была настолько глубокой, что я не слышал звука приземлявшихся вещей. Не слишком ли подло будет спать на подушке в такую ночь?! Не слишком ли подло будет греться под теплым одеялом в такую ночь? К черту, все к черту! Теперь я не ограничивался личными вещами, пусть и вещи, принадлежащие хозяйке, узнают, что такое эта пропасть! Возможно, сейчас узнаю и я?

Одни бы сказали: он слишком храбр для самоубийства, другие бы сказали: он слишком труслив для самоубийства. Однажды между мной и моим одноклассником Димой, тем самым, что ненавидел учителей, возник спор. Дима доказывал, что только храбрый человек способен совершить самоубийство, ведь он добровольно садится на паровозик смерть-смерть, я же доказывал, что только подлец и трус может наложить на себя руки, потому что подлец и трус настолько труслив и подл, что не выносит белого света и людей. Он сам себе не друг, а если ты сам себе не друг, тогда кто же им будет?!

Я забрался на подоконник и прижал родной портфельчик к груди. Ветер устрашающе завывал в пропасти, с беззвездного неба сыпал густой снег, я представил свое изувеченное тело на дне пропасти, иссиня смертельную кожу, и представил, как в моих глазницах копошится тамошняя живность, и представил похабную улыбочку молдаванина, когда он узнает, что я выбросился из окна.

То ли давний спор с одноклассником Димой о суициде, то ли молдаванин в дырявом мерзком белье заставили меня изменить решение и слезть с подоконника.

Нет, самоубийство не для меня.

Не закрывая окна, я улегся на голую кровать, крепко прижал к груди портфельчик и заснул.

На базаре Нивки мне повстречался Святой Мясник. Он стоял за прилавком в белом фартуке и выглядел так, будто только что заставил расступиться воды Красного моря. Внешне он очень походил на Жана Рено: нос с горбинкой, седые виски, жесткая щетина.

– Желаете свиной ошеек? – спросил Святой Мясник.

– А как стать таким, как вы? – спросил я.

– В смысле?

– Ну таким, как вы… счастливым и прекрасным во всех отношениях человеком?

– Для этого вам надо научиться убивать, – ответил он и улыбнулся одной из самых обаятельных улыбок.

Как назло, мне позвонили из бюро переводов «Йап» и спросили, не снизойду ли я до перевода двадцатистраничного документа про зерновые элеваторы. Я спросил, какую сумму они предлагают, и, получив в ответ кругленькую цифру, согласился. Были две проблемы. Первая – документ необходимо перевести за три дня (что не так уж и просто, учитывая специфику технического текста), вторая – мой стационарный компьютер покоился на дне безымянной пропасти и слушал завывания ветра под аккомпанемент проезжающих товарняков.

Непонятно, зачем хахаль подарил моей сестричке на день рождения мощный ноутбук, который она открывала для просмотра фильмов и изучения рецептов? Конечно, попросить ноутбук у сестрички – означает капитулировать, потерять независимость и сдаться с потрохами врагу. Нет, вы не подумайте, она не жадная. Просто я слышу в голове ее предательски тоненький голос:

– Да, бери, если нужно, обращайся. Работай, сколько надо, пользуйся на здоровье.

А родителям и хахалю она скажет нечто иное:

– Где его компьютер, у него же был компьютер. Куда он его дел? Продал, наверное, в ломбард отнес, что-то у него не очень получается одному жить, и приходит, только когда ему что-нибудь нужно. Так всегда. Как только что-то нужно, он сразу такой добренький становится, услужливый. Внимательный.

Сестричка моя та еще змея. Задушит, и не заметишь, и спасибо скажешь. Опасная дамочка, может воевать на два фронта, а то и на три.

Просмотрев список бесполезных контактов на телефоне, я понял, что деваться некуда и таки придется позвонить однокласснику Диме. Давно с ним не созванивался, мне было известно, что он открыл вместе с напарником магазинчик по продаже мобильных телефонов недалеко от Центрального вокзала. Я набрал его, и мы договорились встретиться в семь вечера в магазине.

Когда я приехал в магазин, Димы на месте не было. Там скучал напарник. Напарник, скользкий лопоухий тип, сказал, что Дима отошел в парашу, потому что у них в магазине туалет не предусмотрен. Вернее, туалет предусмотрен, но только по-маленькому, в бутылку, на складе. Напарника звали странным именем Олесь, он обожал курить.

– Пошли, покурим, – предложил он мне.

И мы вышли, перекурили.

Буквально через две минуты он сказал:

– Пошли, покурим.

И мы вышли, перекурили.

Через пять минут он опять предложил:

– Пошли, покурим.

И мы вышли, перекурили. Я не привык так много курить, да еще и на пустой желудок. Олесь не курил сигареты, он с ними целовался, а когда затягивался, то щурился от удовольствия. И сигареты, по всей видимости, отвечали ему взаимностью. На лице у него мерцало созвездие красных прыщей с белыми головками. Я стоял, курил и размышлял, почему он не вскрывает гнойнички и как у него складываются отношения с девушками.

Олесь сказал мне:

– Обожаю курить. Курить – это здорово.

Когда Олесь предложил покурить в четвертый раз, я отказался. Он удивленно посмотрел на меня и спросил:

– Почему нет? Обожаю курить, курить – это здорово.

И он вышел курить в одиночестве.

Через двадцать минут пришел Дима, с момента нашей последней встречи (встречались мы этак года два назад) он заметно располнел на лицо и обзавелся пивным брюхом.

– Извини, что опоздал, – сказал Дима.

– Ничего.

– У нас туалета нет. Мы ходим в парашу кожно-венерологического диспансера. Тут недалеко. А вчера мы с ними разругались, и они запретили. По-большому приходится на вокзал петлять. Стоит две гривны.