– Посмотри, что ты сделала с моей жизнью, – сказал Долан. – Ну же, – он помог ей встать, – иди с Улиссом. Всегда можно поймать такси за углом. У тебя есть деньги?

– У меня всегда есть деньги, мистер Долан.

– Откуда мне знать? Может, ты истратила все на подкуп Улисса. Теперь идите.

– Я ухожу, но я вернусь.

– Попробуй, и я перережу тебе горло. Правда, Улисс?

– Да, сэр.

– Тогда смывайтесь.

Улисс и Эйприл вышли через заднюю дверь. Долан закрыл за ними и поднялся наверх. Выключил бра, затем выглянул в окно, чтобы посмотреть на улицу. Ни признака машины. Он улыбнулся и вошел в свою комнату.

– Ну, – сказал он, глядя на аккуратно развешанную на спинке стула одежду Майры, на ее туфли под столом, – и как с тобой быть?

– Она ушла? – поинтересовалась Майра, поворачиваясь на бок и опираясь на локоть.

– Да. И хочу, чтобы ты тоже ушла.

– Никогда. О, между прочим, твоя сумасшедшая подружка оставила здесь маленький сувенир, – сказала она, протягивая ему чек, выписанный Эйприл.

– Спасибо, – проговорил Долан сухо и. сунул чек в карман халата.

– Ты не испытываешь неловкости, принимая деньги от женщин? – спросила Майра, пораженная его неразборчивостью.

– Не тогда, когда это дорого достается, – сказал Долан грубо.

– Понимаю… И все твои ночи так беспокойны, как эта?

– Беспокойны? – переспросил Долан с легкой усмешкой, сбросил халат и сел на край кровати. – Вовсе нет. Эта не беспокойная. Просто-таки очень скучная.

– Колдовское отродье, – сказала Майра, откидываясь на подушку. – Самая дьявольская смесь шарма, индивидуальности и бесцеремонности, которую я встречала когда-либо…

– Отлично! – констатировал Долан, выключая свет.

Через несколько дней позвонил Лоуренс.

– Сложилась довольно серьезная ситуация, – сказал он.

Через несколько минут Долан спустился в кабинет хозяина типографии.

– Объясни, Экман, – попросил хмурый Лоуренс.

– Ладно, – отозвался Экман. – Все дело в том, что мы не получили новых контрактов с «Космополитом». Пятьдесят номеров отправлены в рассылку на второй день продаж, и сколько, как вы думаете, заказов мы получили с этого?

– Не знаю, – ответил Долан. – Семь или восемь страниц, я думаю.

– Пять с четвертью. Причем два заказа оплачены. По двести долларов.

– А каждый выпуск обходится нам больше чем в тысячу долларов, – вклинился Лоуренс – Надеюсь, вы понимаете, что пока мы работаем в убыток…

– Послушайте, – начал Долан, – я не сильно сведущ в этой сфере, но будь я проклят, если понимаю, почему мы должны отказаться от трех или четырех полностраничных рекламных объявлений в неделю. Мы ведь можем выделить место под них.

– От поздравительных придется отказаться, – сказал Экман. – Те половины полос, которые мы оставили «Курьеру» или «Таймс газетт», были заменены на десяти-двенадцатидюймовые объявления в их газетах. Двухчетвертные полосы адресовались большим магазинам, чтобы показать, что можно делать в случае заключения нового рекламного контракта.

– Мы предложили им новый контракт?

– Нет, с этим ничего не вышло, – ответил Экман. – А вы знаете, как трудно мне было разместить их.

– Ну, за последние четыре недели Майра получила что-то около четырех сотен годовых подписок. Это две тысячи долларов. Они тоже потрачены?

– Да, – подал голос Лоуренс. – Хотите посмотреть гроссбух?

– Нет, я верю вам. Только, признаюсь, все это неожиданно. Я думал, что у нас все в порядке.

– У нас все в порядке, – сказал Экман, – настолько, насколько это связано с редакторской сферой. На самом деле это классная работа – выпускать журнал. Он интересен всем. За исключением, конечно, «света», который мы несколько разворошили.

– Это не было случайностью, – заметил Долан. – Размещение имен и фотографий представителей так называемого «света» в журнале всего лишь способ держать этих людей в руках. Я-то их знаю.

– Не стану спорить по этому поводу, – сказал Лоуренс. – Сейчас это не самое важное. Я удовлетворен журналом… и публикацией о бейсбольном скандале. Публика нас заметила. Но это не поможет оплатить накладные расходы.

– Не знаю, что и сказать, – произнес Долан, качая головой. – Что я могу – так это выпускать наилучший журнал, какой в моих силах.

– Похоже, их больше не будет, – сказал Лоуренс.

– Что? Чего больше не будет?

– Тысячи долларов в неделю – немного больше тысячи…

– Рискните ими, мистер Лоуренс, всего несколько недель, а? Нельзя упустить! Вот увидите, журнал станет хитом! Черт, не бросайте меня сейчас. На следующей неделе мы выпускаем самую громкую историю года. Бишоп работает над ней сейчас.

– Мне жаль, Долан, но я не могу рисковать.

– И полагаю, не стоит вас даже убеждать в том, что эта история должна быть напечатана?

– Ни одна статья не стоит двух тысяч долларов, во всяком случае лично для меня это так, – высказал свое мнение Лоуренс.

– Но это нужно мне. Вот-вот поступят деньги от реализации нескольких номеров, – мы же получили за первый?

– Получили. Только накладных расходов было больше.

– Может, попытаетесь продавать рекламу для меня, Экман? Этот журнал однажды может превратиться в золотую жилу…

– Конечно, я поддержу вас. Буду работать на пределе. Мне действительно хотелось бы привлечь весь городской бизнес в ваш журнал. Я – за вас. Я вдохновлен вашим настроем. Я на самом деле верю, что вы идеально подходите для такого дела.

– Спасибо. Я попытаюсь достать деньги сегодня днем, но возможна задержка на пару дней, а пока не прекращайте рекламу, – сказал Долан и помчался по лестнице в свой кабинет.

Майра держала телефон в одной руке, проверяя длинный список потенциальных подписчиков другой. Бишоп выстукивал на пишущей машинке.

– Где Лиллиан? – спросил Долан.

– Отправилась на турнир по женскому гольфу в Кантри-Клаб, – ответила Майра. – Вы виделись с Лоуренсом? Он спрашивал вас.

– Да, знаю. Какого черта Лиллиан не может собрать информацию о турнире по телефону? Или подождала бы газеты…

– Только не Лиллиан, – сказала Майра. – Она уехала со своим карандашом и маленьким блокнотом – нельзя же хвастаться, что она редактор «Космополита», если все время проводишь в офисе.

– Как дела, Эдди? – поинтересовался Долан, останавливаясь рядом с ним.

– Все хорошо, – буркнул Бишоп, – но, ради бога, перестань заглядывать через мое плечо. Ты знаешь, как это раздражает меня. Ты еще хуже, чем Томас.