– А вот это не трожь! – дружно крикнули ему.

– Ну, как же, рабочий инструмент, – сплюнул водитель и занял свое место в кабине.

– Вот хам, – переговаривались девушки. – Ничего, мы ему припомним.

Помощник особиста Гена Захаров придирчиво осматривал повозку, которую им подогнали. Немцы наступали, предстояло ехать неизвестно куда. Старшему сержанту не нравилась авантюрность шефа, это было его слабое место. Вместе с тем присутствие на острие событий позволяло Стрижаку быть хорошо осведомленным. Особист пожалел, что не захватил предложенный ранее «ППШ». И для этого имелись причины.

Майор очень не любил, когда штабные офицеры носят за плечами без нужды автоматы, давая понять, что они находятся на передовой. Вышли из одного боя и готовы вступить в следующий. Между тем, штаб дивизии находился в десятке километров от передовых окопов, и штабные в бой не рвались.

Автомат бы сейчас пригодился. Но все уже уехали. Осталась лишь батарея трехдюймовых пушек, которая спешно оборудовала позиции. Командир батареи, молодой лейтенант с готовностью передал Геннадию Захарову четыре «лимонки».

Боеприпасов для прикрытия имелось в избытке, но торопливо окапывающиеся бойцы выглядели подавленными. Они не понимали, для какой цели оставлены здесь. О прикрытии отступающей дивизии не могло быть и речи. В степи много дорог; враг, встретив сопротивление, просто обойдет батарею. А выбраться из окружения с пушками весом три тонны и лошадьми будет очень сложно. Батарее была уготовлена участь принять бой, нашуметь, показать лишний раз, что дивизия отважно сражается, и бесследно сгинуть. Лейтенант воспринимал приказ со всей ответственностью, но, не удержавшись, спросил особиста:

– Через сутки мне можно сниматься?

– Как фамилия?

– Бызин Саша… то есть лейтенант Бызин.

– Тебе дали конкретный срок, Бызин Саша?

– Нет, то есть да. Товарищ помначштаба приказали…

Он замялся, потому что распоряжение о сроке отхода получил расплывчатые. Стрижак смотрел на лейтенанта сочувствующе. Одинокую батарею размолотят в степи быстро, и уж сутки она точно не продержится. Однако майор не имел полномочий отменять боевые распоряжения и мог лишь посоветовать:

– Не оставляй технику врагу. Ни в коем случае.

– Так точно, товарищ майор. Можете на меня надеяться.

– Сколько же у тебя лошадей?

– Тридцать штук. По шесть на каждое орудие, ну, и для подвоза боеприпасов.

– Где ты свой табун спрячешь?

– Вон за той горкой.

Майор глянул на плоский холм и вздохнул. Здесь отсутствовали нормальные укрытия, батарею увидят издалека. Лейтенант был ровесником старшего сына особиста, пропавшего без вести полгода назад. Молодому командиру батареи, совестливому и готовому исполнить свой долг до конца, предстояла такая же участь. Он пропадет в этой бескрайней степи, даже свидетелей его гибели не окажется.

Когда повозка покинула место расположения батареи, Стрижак жалел, что не нашел теплых слов для лейтенанта, но быстро справился с минутной слабостью. Он не привык показывать свои чувства, что за сантименты на войне? Каждый должен исполнять свое дело. Артиллеристы – стрелять по вражеским танкам, штрафники – искупать свою вину в бою, какие еще нужны слова?

Иван Андреевич Стрижак начал свою карьеру в Туркестане в конце двадцатых годов. Он прибыл в качестве оперуполномоченного на заставу под городом Эсенкули на берегу Каспийского моря. Увиденное поразило.

В его родной Самаре давно наладилась нормальная жизнь, люди ходили на работу, в гости, гуляли по улицам, пили пиво на набережной и азартно обсуждали футбол. Здесь шла самая настоящая война, о которой не сообщалось. В день приезда Стрижака на заставу привезли двоих водовозов, попавших в засаду. Мертвые пограничники лежали на арбе, разутые, над желтыми опухшими лицами жужжали мухи. Командир заставы увидел растерянность на лице юного чекиста и хлопнул по плечу ладонью.

– Привыкай, тут у нас не заскучаешь.

Погибших торопливо похоронили на песчаном кладбище, а неподалеку утром следующего дня стреляли пленных басмачей. В казни заставили принять участие Ваню Стрижака, не делая скидок как новичку. Когда зарывали мертвых, у парня закружилась голова, едва не стало плохо. Он преодолел слабость и бросал широкой лопатой песок в яму.

Стрижак провел на Каспии шесть лет, пройдя жестокую школу войны, которой трудно подобрать название. Басмачи-националисты яростно сопротивлялись новой власти, и в этой борьбе обе стороны давно перешагнули всякие границы. Басмачи рубили, закапывали живыми в раскаленный песок своих соотечественников, красноармейцев и милиционеров. В ответ их вытравливали с не меньшей жестокостью.

Первые задания напоминали игру в ряженых. На караванных тропах оставляли сломанные повозки, обессиливших лошадей с ящиками патронов и гранат. Басмачи нуждались в боеприпасах и хватали наживку. Патроны с усиленным зарядом пороха вышибали при выстреле затворы, калечили людей, а запалы гранат срабатывали мгновенно, убивая наповал. Националисты перестали охотиться за боеприпасами и ослабили активность.

Еще сыпали яд в колодцы. Умирали и местные жители, но басмачи лишались воды, одурев от жажды, попадали в засады. Чекистские уловки помогали в жестокой борьбе, но победу удалось одержать, когда секретарями райкомов поставили бывших главарей самых крупных банд. В обмен на сытую жизнь они соглашались сотрудничать с советской властью.

Стрижак уезжал на новое место службы с именным «маузером» и богатым опытом. «Маузер» он позорно утопил на переправе через Северский Донец, когда, сломя голову, бежали от немцев. Иван Андреевич тяжело переживал неудачи Красной армии и вывел для себя две основные причины поражений. Первая – несмотря на жестокость Сталина, в войсках отсутствовал порядок, а вторую причину мог признать с большим усилием. Люди просто не хотели воевать, придавленные нищетой и тупым подневольным трудом в колхозах. По долгу службы он знал о миллионах бойцов, сдавшихся в плен, и это заставляло его задуматься.

Но если с моральным духом Иван Андреевич поделать ничего не мог, то с расхлябанностью боролся беспощадно. Однажды без лишних слов расстрелял начальника автомобильной службы, который трусливо бежал в тыл, оставив врагу целую колонну исправных грузовиков. В другой раз его злость обрушилась на молодого лейтенанта, вырвавшегося из окружения.

Тот рассказывал о превосходстве немецкой авиации, стремительных танках, которые били без промаха, получалось, что сражаться с врагом бесполезно. Стрижака охватила такая злость, что он опомнился, лишь когда лейтенант лежал мертвый, а сам он рассматривал пустой револьверный барабан. Возможно, парня надо было отчитать и поставить на место, но у чекиста не хватило выдержки. Мальчишеское лицо лейтенанта иногда возникало перед глазами, майор гнал мрачные воспоминания прочь.

Стрижак не щадил себя, не щадил других, но был против напрасных жертв. Поэтому сейчас гнал бричку к черту на рога, торопясь спасти от окончательного разгрома свое детище – штрафную роту. Еще им двигала обоснованная тревога: штрафники дружно побегут в плен. Занятый своими мыслями, он все же услышал треск мотоциклов и притормозил ход повозки. Получилось так, что два вражеских мотоцикла оказались между бричкой особиста Стрижака и лейтенантом Маневичем, спешившим вместе с Ходыревым в штаб дивизии за указаниями.