Злые, как овчарки, конвоиры (вохра, вертухаи чертовы!) открыли огонь в молодого вора, который, дурачась, отбежал дальше других. Тело толкнули сапогами, убедились, что не промазали, и отогнали остальных зеков прочь.

– Чего уставились? Жмура никогда не видели?

Снова ехали куда-то на юг. Выгрузились возле огромного соленого озера Баскунчак и объявили, что дальше предстоит идти пешим ходом. Зеки, одуревшие от недельной духоты и запертых вагонов, рассматривали унылую степь, верблюдов, погонщиков в войлочных шапках.

– Куда привезли? Здесь же пустыня.

– Стройся!

К месту дислокации двигались колонной. Вохра убралась вместе с порожним эшелоном, сопровождали бывших заключенных солдаты запасного полка. Они ценили свою службу (все же не фронт) и стерегли подопечных не менее бдительно.

Надым понял, что попал в железное колесо, которое, провернувшись, раздавит его. Он не питал иллюзий насчет перехода к врагу. Зачем умным и расчетливым немцам нужен уголовник? Он вынашивал мысль скрыться и пересидеть войну где-нибудь в большом тыловом городе. Например, в Баку или Махачкале.

Там держат верх националы, но отыщется место и чужаку. Тем более во внешности Надыма преобладали восточные черты. Мать была русская, отец неизвестно кто, кажется, вор из Казахстана. Сейчас, когда можно вырваться, дорогу опять преграждал конвой. Раздраженный, страдающий от боли в руке, здоровяк Захаров только искал, на ком отыграться. И Воронков с автоматом под мышкой бдительно следил за отстающими, шагая в хвосте колонны.

Глинистое русло давно пересохшей речки было твердым, как асфальт. На привал остановились среди сухих голубоватых маслин. По весне и в начале лета эти невысокие и густые деревья источают приторный аромат, сейчас они увядали. Кто хотел пить больше других, срывали мелкие темные плоды, лишь отдаленно напоминающие знаменитые итальянские маслины.

Впрочем, мало кто из этих людей слышал об Италии. В большинстве своем малограмотные деревенские парни и мужики, ставшие по злой судьбе штрафниками, сидели или лежали, равнодушные ко всему. Война оказалась безжалостной и неудачной, человеческая жизнь ничего не стоила, накатывало тупое безразличие. Появись сейчас враги, многие остались бы на месте. Не было желания ни драться, ни убегать. Воронков расхаживал между людьми, говорил положенные слова, они не воспринимались. Маневич расставлял посты, старшина Глухов осматривал распухшую ладонь младшего оперуполномоченного Захарова.

– Спирта нет, – рассуждал он. – Чистотел здесь тоже не растет, остается смачивать бинт мочой.

– Бросьте эту дурь, – недовольно заметил Стрижак и достал из полевой сумки пузырек с остатками одеколона. – Вот, на две перевязки хватит.

Вместе с Митрохиным и Елховым он рассматривал карту, негромко споря, какой маршрут лучше избрать. К востоку голубой прерывистой цепочкой тянулись Сарпинские озера. Пожалуй, единственная преграда на пути немецких войск к Волге. Наверное, там создавалась новая линия обороны. Пришел политрук Воронков, снял сапоги, истлевшие портянки и с наслаждением пошевелил босыми пальцами.

– Зря ты ноги не бережешь, – снова оторвался от карты Стрижак. – Привык в комсомоле на кровати спать да при штабе околачиваться. А здесь воевать надо, походы совершать.

– Ходили мы походами, – с усилием произнес слова популярной песни политрук и невесело усмехнулся.

Политическая активность, замешанная на болтовне и лицемерии, вытравили у Виктора Воронкова нормальные человеческие чувства. Он давно превратился в молодого демагога, цепко идущего наверх. Его забрали с последнего курса университета в военно-политическое училище. Воронков неплохо проявил себя, быстро вырос до помощника начальника политотдела стрелкового корпуса по комсомольской работе. Должность, на которой можно пройти всю войну, совершенно не испытав ее тяготы.

Он даже получил боевую награду, медаль «За отвагу». Ее вручали за личную храбрость и реже всего политработникам. Однако Виктор Васильевич быстро понял суть войны, заимел нужные связи в наградном отделе и после рядового визита в передовой стрелковый полк стал обладателем боевой медали. Он убедил себя и других, что, действительно, проявил мужество. Пробирался в темноте по каким-то траншеям, видел россыпи трассирующих пуль, а стены блиндажа, где он выступал перед комсомольцами, дважды сотрясались от беспокоящего огня немецкой гаубичной батареи.

Начальник политотдела ласково похлопывал его по плечу, молодец, Виктор Васильевич, умеешь находить зажигательные слова для людей, проводить горячие комсомольские собрания. И в армейской газете печатались небольшие емкие статьи Воронкова с заголовками «Отомсти, боец!» или «Бить врага – это главное».

Но действительность ставила на пути к карьере неожиданные преграды. Однажды Воронкову с трудом удалось выбраться из попавшего в окружение полка. Две тысячи бойцов и командиров просто исчезли, пропали партийные документы и знамя. Когда политрук рассказывал о своих злоключениях, его несправедливо обидели:

– Ты бы бланки партбилетов догадался сжечь. Или спешил очень… жизнь свою спасал?

Затем прицепились к пустому случаю с беременной связисткой из штаба. Ее следовало демобилизовать, однако та знала шифры, и отпускать сотрудницу неизвестно куда особый отдел не соглашался. Воронкову, как отцу будущего ребенка, предложили узаконить отношения и найти для беременной женщины безопасное место в тылу. Виктор Васильевич лишь на минуту представил появление деревенской девки в ухоженной квартире родителей, реакцию образованной мамы и попытался выскользнуть из ситуации.

Вот тогда они и столкнулись с особистом Стрижаком. Майор припомнил ему трусливое бегство из окруженного полка, настроил против Воронкова начальство, и тот загремел на укрепление вновь созданной штрафной роты. Провожали с лицемерной торжественностью, роту называли штурмовой, там требовался энергичный политрук, который может повести за собой оступившихся людей. А в глазах читалось злорадство – понюхай, чем окопы пахнут.

Неважный запах имели окопы. Ворочаясь на соломенном матрасе, в углу грязной комнаты, Виктор Васильевич вспоминал обустроенный штабной быт. Ночью, выходя по нужде, надо было смотреть под ноги, иначе вляпаешься в свежую кучу. Штрафники, грубые и необразованные люди, ленились дойти до уборной и садились по нужде где попало. Не с кем было даже поговорить по душам. Командир роты Митрохин не разбирался ни в книгах, ни в музыке, а взводные лейтенанты умели только выкрикивать команды. Кормили безобразно: сплошная каша, липкий хлеб, вызывающий изжогу, вода вместо чая или компота. Однажды он намекнул Митрохину, что для руководства следовало бы готовить отдельно. Туповатый вояка поморгал и ответил:

– Нам с людьми в бой вместе идти. Значит, и жрать должны из одного котла.

Первая же атака обрушила на Воронкова чувство безысходности. Он видел, как трупы штрафников усеяли склоны холма. Люди падали, словно оловянные солдатики, оказывается, жизнь на передовой обесценивается до нуля. Не меньший страх вызывали тяжело раненные. Старшина Глухов безошибочно определял: