на землю причудливые тени. Да и море сегодня неспокойно. Волны бьются о берег с глухим рокотом, словно сердятся на что-то. Их гребни, белые от пены, кажутся выше и злее, чем обычно. Я стоял по колено в воде и вдыхал полной грудью соленую влагу ночи. Вот ведь угораздило меня надавать обещаний по пьяному делу. И каким, спрашивается, местом я думал? Сам себе удивляюсь. С тех самых пор удивляюсь, как из моей тупой башки вышел алкогольный дурман.

На берегу было непривычно пусто. Ни огоньков рыбацких костров, ни разговоров людей, идущих на рассвете на свой промысел. Они сейчас сидят за стеной и проедают зерно из царских запасов, а здесь лишь ветер гуляет среди холмов, поднимая песок и заставляя шелестеть выжженную лютым солнцем траву. Только цикады трещат, как обычно, они не в курсе, что мы в осаде. Кстати, пополнение, что шло к нам, опоздало всего на час и теперь сидит в крепости. Вот они-то мне и помогут. Там хватает тех, кто бегает, как испуганная лань.

Удивительное убожество местной осадной науки замечательно описал Гомер в своей «Илиаде». Помнится, греки девять лет просидели в укрепленном лагере, а осажденные троянцы так донимали их своими вылазками, что один раз чуть не сожгли корабли. Надо понимать, что все десять лет в окрестностях Трои исправно собиралось зерно, и оно как-то попадало в немаленький город. Иначе что они там ели все это время? Хотя, десятилетняя осада — это чушь, конечно. Невозможно это по экономическим причинам. Но здесь затевается что-то похожее, потому что ахейцы устраиваются капитально. Они рубят деревья и сооружают подобие рогаток, но перекрыть дороги, идущие к городу, даже не подумали. Впрочем, прошел всего день и, наверное, они это все-таки сделают. Не полные же они кретины. На башне мигнул огонек, и я кивнул двум рыбакам, которые за толику малую согласились рискнуть своей шкурой. Мы сели в лодку, и они ударили по воде веслами, стараясь идти как можно тише. Мы спустимся со стороны Пролива, сделаем дело и уплывем тут же. Налетчики не пойдут за нами, они просто не успеют столкнуть в воду корабли. Бояться нужно только стрел, и для этого в лодке лежат два простеньких щита из лозы. Их будет вполне достаточно, если парни из крепости не подведут.

— Шум, молодой господин, — сказал пожилой рыбак с лицом, похожим на маску, вырезанную ножом из мореного дуба. — Это в лагере.

— Слышу, — ответил я.

Полсотни воинов из тех, что помоложе, в темноте подобрались вплотную к ограде и забросали спящих стрелами и камнями. Наверное, здорово, когда ты видишь сон, а тебе на башку падает булыжник грамм на двести, пущенный навесом. Редкостное по приятности ощущение, и я даже понимаю ахейцев, которые возмущенно заорали и начали строиться около своих немудреных укреплений.

— Греби! — скомандовал я и занялся небольшими горшочками, наполненными тлеющими углями. К каждому из них я сплел веревочную корзинку с ручками, превратив все это в метательный снаряд.

— Заходи носом к берегу! — сказал я рыбакам. — Когда убегать будем, щитами прикроемся.

Мужики после недолгого раздумья кивнули и заложили крутую дугу. У этой лодки нос от кормы не отличается ничем, можно в любую сторону грести. А я очень надеюсь, что часовые сейчас ждут врага спереди, а не сзади, и у меня будет время хотя бы на пару прицельных бросков. Горшков-то у меня целых пять, потому что я изрядный оптимист. Для неоптимистичного варианта я положил рядом натянутый лук и пять стрел, каждую из которых тщательно осмотрел перед выходом. Плоский бронзовый наконечник наносит жуткие раны, широкие и кровавые.Страсть, до чего дорого такой красотой стрелять!

А у ограды лагеря завязался нешуточный бой. Наши парни бьют из темноты по ахейцам, которые в свете костров видны как на ладони. Сами же ахейцы наблюдают какие-то темные пятна, на которые лишь иногда падает свет ущербной луны. Берег все ближе, и я раздул угольки, бросив в горшки по куску смолы.

— Ну, господи, помоги, — прошептал я, когда до цели осталось всего ничего. — А, черт! Неактуально! Он же не родился еще. Шанта, бог воинов, укрепи руку мою! Я принесу тебе в жертву барана и козу! Да, так правильно будет!

Мы подошли к берегу между двумя крайними кораблями. До каждого — метров по десять. Я раскрутил свою доморощенную пращу и бросил первый горшок, который разбился о палубу с печальным звоном. В том хаосе, что творился сейчас в лагере, этого никто и не заметил. Если не заметят еще хотя бы пару минут, у меня все получится. Зной стоит необыкновенный, и дерево палубы должно быть сухим до звона. А ведь там еще такелаж и паруса.

Второй горшок пошел. Третий! Четвертый! Все, лимит удачи исчерпан. Меня заметили, и на берег выбежал полуголый воин, который держал в руке пращу. Он размахнулся, выписав замысловатую петлю, и бросил камень, который ударил меня в грудь, прикрытую восемью слоями проклеенного полотна. Удар оказался до того силен, что меня даже с лавки сбило. В груди хрустнуло что-то, и я едва смог вздохнуть. Если бы в голову попал, только мозги бы брызнули. Как хорошо, что их там нет!

— Ходу! — прохрипел я и зашарил рядом с собой, пытаясь взять щит.

Из лука пострелять захотел, мальчик? Подумал, что тут тир! Унести бы ноги!

— Да подними ты щит, парень! — заорал рыбак, который ударил веслами так, что на лбу его набухла вена толщиной в палец. — Убьют ведь!

Я поднял щит, сплетенный из лозы, и вовремя. В него тут же впилась стрела. Вторая воткнулась в борт рядом со мной, а третья ударила старого рыбака под лопатку, и он со стоном упал вниз. Я выхватил у него весло и начал грести, уводя лодку прочь от берега, на котором разгоралось два огромных костра.

Глава 6

Очередное пробуждение стало чуть менее неприятным, чем предыдущее. Я сел на кровати и вздохнул. Было больно, но терпимо. Отбило грудную клетку капитально, но ребра вроде целы. У меня был печальный опыт в прошлой жизни, сломал, но сейчас непохоже. Я встал с постели и повертелся из стороны в сторону. Ужасно неприятно, но боль глухая и какая-то далекая. Глубокий вдох! Нет, все-таки целы ребра.

— Проснулся? — в комнату заглянул отец, на лице которого, обычно совершенно непроницаемом, я сейчас читал что-то, смутно похожее