желательно без лишних увечий. А это значит, что надо заняться кройкой и шитьем. Льняная ткань у нас точно есть, клей из рыбьих пузырей здесь сварит даже ребенок, а застежки — дело техники. Здешние дерьмовые луки, представляющие из себя простую согнутую палку, для семи-восьми слоев ткани полотняного доспеха не представляют ни малейшей угрозы. Не у всех же такая роскошь, как у меня, собранная где-то на востоке из нескольких кусков дерева и роговых накладок. Займемся!

Следующие две недели пролетели как один миг. Я не работал в поле, для этого у нас есть десять семей рабов, которых мы считаем скорее арендаторами, чем говорящими орудиями. Зато с конями я проводил чуть ли не весь день, следя, чтобы ни одна сволочь их не угнала. Да и волки тут, бывает, шалят. Львов в наших краях давно выбили, но и без того жизнь пастуха — совсем не мед. Лук и копье под рукой всегда. Трое нас. Я, старый раб Муга из пленных фракийцев и единокровный брат Элим, что был младше на три года. Доспехом своим я занимался днем, когда нормальные люди ложатся подремать. Впрочем, я тут уже за нормального не схожу. Знаю, что начинают коситься и обсуждать за спиной. Едва выпросил у отца полотно, ему моя затея баловством кажется.

В нашем городе традиций производства одежды практически нет. Собственно, большую часть времени на мне только набедренная повязка. Когда немного холодает — надеваю хитон, когда холодает еще — плащ. Это у нас так называют прямоугольный кусок плотной ткани, который застегивается на плече бронзовой фибулой. Штанов тут не носят, лишь обматывают ноги полосами ткани, а вместо одного короткого хитона люди побогаче могут надеть два, и длинные, почти до земли. Впрочем, тут и зимой не так чтобы запредельно зябко. Ни льда, ни снега я никогда не видел, хотя ветер с моря дует пронизывающий.

За размышлениями я даже не заметил, как упала на землю непроницаемая чернильная темнота, и меня привычно потянуло в сон. Как же не хватает телевизора! Тут ведь тоска! Скука смертная!

* * *

Что это за шум? — вздрогнул я просыпаясь. — Ночь ведь!

— Царь собирает воинов! — заорал кто-то во дворе. М-да, оказывается, насчет скуки — это я самую малость погорячился.

— Что случилось на ночь глядя? — это недовольный отец вышел из своей комнаты, а из-за его плеча пугливо выглянула Скамия. Ишь ты, она уже и ночует у него. Ушлая бабенка. Раньше, бывало, покряхтит немного за стеной, и к себе идет. А тут до утра под отцовым боком греется. Не то в законные жены метит?

— Рыбак с фракийской стороны приплыл, гостеприимец наш, — торопливо затараторил гонец, тощий, как ветка паренек лет четырнадцати. — Шесть кораблей данайцев там заночевали. То ли ионийцы, то ли ахейцы, он из кустов не понял, что за племя. Сейчас в гавани за острым мысом прячутся, а к рассвету на нас пойдут.

Я знаю этого мальчишку. Нелей его имя. Он бегает так, что иному коню завидно. Только теперь его служба окончена, наш черед настал. Мы гонцов посылаем в ближайшие деревни, а те уже — в дальние. Воины тамошние, получив известие, хватают оружие и скорым шагом идут в Дардан, под начало царя. Выручили нас соседи, и не в первый раз. Мы тут так и живем: то фракийцы нас выручают, то мы их. Иначе никак, потому что вокруг города и в нем самом и сотни бойцов не наберется.

— Садись поешь, Нелей, — повел рукой отец, который уже послал слуг со злой вестью. — Скамия накормит тебя.

Паренек чиниться не стал, лишь благодарно кивнул и сел за стол. Ему воевать еще не по возрасту, а мы с отцом пошли собираться. Как раз готов мой новый доспех, только-только завязочки пришил. Получился на редкость уродливый хитон с разрезной юбкой и наплечниками, склеенный из восьми слоев льняного полотна. Тяжелый он, как кирпич, и надевается сверху, прямо на обычную одежду, иначе кожу можно разодрать до крови.

— Выводи коней! — сказал отец слугам. — Мы выходим сейчас.

Оказывается, я и не знал до этого, что такое настоящий восторг. Легкая двухколесная тележка, которую на рассвете мчат два конька по ровной дороге — вот оно, истинное счастье. Лошадки чувствуют даже малейшее движение пальцев, которыми я сжимаю упряжь. Кстати, об упряжи — это полное дерьмо, которое душит несчастную животину. И мундштука тоже нет, а вместо него — бронзовые нащечники по бокам. Поменять бы… Впрочем — плевать, потом разберусь. Сейчас я наслаждаюсь поездкой и горячу лошадей, не обращая внимания на поджатые губы своего возницы, который стоит за спиной. Не одобряет он такого мальчишества. А вот и Дардан. Его ворота открыты, и воин, что стоит у них, поднял в приветствии руку. Он наш дальний родственник. Впрочем, тут все в той или иной степени наши родственники, так что неудивительно.

Здесь всё почти так же, как в Трое, только куда меньше. В самом городе живет две сотни семей. Дома мастеров и воинов жмутся друг другу каменными боками, так и теплее, и места больше. Самый здоровый дом из всех, сложенный из крупных булыжников, с двумя колоннами и жертвенником у входа — это и есть царский дворец. Он покрыт плоской черепицей, в отличие от домов бедноты. Здесь тоже работает кузнец и десяток ткачих, но это и близко не стоит рядом с дворцами Микен или Пилоса, где трудятся тысячи людей. Тут, в Дардане, живут рыбаки и горшечники, виноделы и плотники, торговцы и даже один золотых дел мастер, он же по совместительству цирюльник и костоправ. Одного такого специалиста на наш мегаполис вполне достаточно. Кстати, почти у каждого горожанина есть свой надел за стеной, не прокормиться у нас одним ремеслом. На полях вкалывают рабы, головы которых, стриженные уродливыми клоками, украшает хозяйское клеймо. Так везде делают, от самого Вавилона и до Проливов. Раб должен выделяться в любой толпе, а красивая прическа может быть только у свободного мужа.

Царь Акоэтес, дядя мой, ждал у входа. Он очень похож на своего младшего брата. Такой же крепкий, молчаливый и суровый мужик, только у него больше седины в волосах и бороде. Он немало повоевал, и его тело украшают шрамы, как и у всех, впрочем, кто перевалил через рубеж в двадцать лет. К этому возрасту пяток серьезных схваток ты пройдешь точно.

— Здравствуй, брат! — дядя