Марчмонт с удовлетворением отметил использование наименования «мисс Лексхэм», в отличие от «Девы Гарема», и уважительный тон, с которым оно произнесено.

– Она из тех девушек, кто вдохновляет мужчину, – заявил он.

– Тогда это она.

– Без сомнений. Ты узнаешь её в ту же секунду, как только увидишь.

– Вовсе не уверен в этом, – сказал Аддервуд. – Ты знал её гораздо лучше. Для меня она всегда была смутным пятном, расплывающимся на расстоянии.

– Сейчас она не смутное пятно, – сказал Марчмонт. – Ты получишь свою тысячу фунтов до конца дня.

На самом деле, деньги уже должны были быть доставлены в дом Аддервуда. Вчера, перед тем, как подняться наверх переодеться к вечеру, Марчмонт уведомил своего секретаря. Осгуд утром должен был подписать поручительство в банк. Как и все, секретарь знал, что герцог Марчмонт может забывать и проявлять равнодушие к чему угодно, но он никогда не нарушает слова и не пренебрегает долгами чести.

Все знали о том, как он потерял всякое уважение к Браммелу, когда тот ускользнул под покровом ночи, оставив своих друзей отвечать за тысячи фунтов долгов и невыплаченных рент.

Аддервуд просмотрел оставшиеся колонки газетного листка. Половина газеты посвящалась Зое Лексхэм. История её заточения и побега должна появиться в форме памфлета в течение нескольких часов, без сомнения. С иллюстрациями.

– С трудом могу поверить, – сказал Аддервуд.– Это всё правда? Ты там был, когда Бирдсли разговаривал с ней.

– Он записал почти дословно, – сказал Марчмонт. – Ему даже удалось уловить её… э-э… отличительную манеру выражаться.

Слушая напевный голос, с полумраком и мягкими окончаниями, герцог Марчмонт был взволнован гораздо глубже, чем он мог бы признать.

До этого времени он не слышал полную историю её исчезновения. Только тогда он узнал, что она не убегала от слуг, за неё отвечавших.

Находясь в заточении долгое время, когда Зоя уже бегло говорила по-арабски, она узнала, что кое-кто из слуг родителей продал её за огромную сумму, и что похищение было спланировано и подготовлено задолго до рокового дня на каирском базаре.

Читатели узнают, так же как и Марчмонт, что горничная, продавшая её, долго не прожила. В течение недели со дня исчезновения Зои, служанка умерла от несварения желудка.

– Разумеется, её отравили, – заявила Зоя совершенно обыденно двум своим слушателям. – Она была всего лишь женщиной и уже сыграла свою роль. Они бы не стали рисковать тем, что она может раскаяться и рассказать правду.

Таким же удивительным образом Зоя рассказала о своём похищении. Она не поняла тогда, что происходит, говорила она. Её заставили что-то выпить, должно быть, содержавшее опиаты, чтобы успокоить её. Наверное, наркотики притупили её чувства.

В то же самое время, Марчмонт мог себе представить, каково было, когда действие наркотика испарилось: в двенадцать лет, среди чужих, говоривших на языке, которого она не понимала… Двенадцатилетняя девочка, оторванная от своей семьи.

Его воображение снова заработало, но он твёрдо затолкнул образы в особый воображаемый шкаф.

– Просто чудо, откуда у английской девушки благородного рода нашлось столько силы духа, чтобы перенести такой долгий плен? – сказал Аддервуд, качая головой.

– Не знаю, – ответил Марчмонт. – Она не углублялась в детали жизни в гареме. То немногое, что она рассказала, развеивает иллюзии о турецком гареме как о некоей разновидности рая на земле. Разве что для мужчины, который в нём царит.

– Откуда у неё взялась смелость бежать?

– Зоя никогда не испытывала недостатка в храбрости. Ей требовалась только возможность. Увидишь, когда прочитаешь дальше.

Единственная возможность за двенадцать лет. Она появилась без предупреждения: глава семейства и его любимый сын умерли с разницей в несколько часов… суматоха в доме… У неё было, возможно, не более часа, чтобы ухватиться за удачу и действовать. Она воспользовалась случаем. Будь она поймана тогда, её бы убили и, скорее всего, не скоро. Смерти мужчин, так совпавшие по времени, выглядели подозрительно. «Они заявили бы, что я отравила их обоих», как сказала Зоя. Марчмонту было достаточно известно о «правосудии» в той части света, чтобы понять, что это могло означать: её бы пытали, пока она не «сознается».

Мармонт отогнал эти видения тоже.

Он сфокусировался на образах, которые хотел, чтобы Бирдсли насаждал в общественное сознание, с упором на её бесстрашие и мужество перед лицом немыслимых препятствий, на её «английском стиле».

В ходе интервью герцог к случаю упомянул изображение принцессы Шарлотты – разве прошло только два года, тогда ещё бедняжка была жива и здорова? – озаглавленное «Разве она не отважна?». На нём принцесса поднималась на корабль, одетая по-матросски, убегая от навязанного отцом жениха принца Оранского. Этот образ, как Марчмонт и планировал, застрял в сознании у Бирдсли и повлиял на тон его статьи.

Хотя Марчмонт и не был уверен в том, что исключительно благодаря его манипуляциям история вышла такой сочувственной. Он заметил, как Зоя двигалась, как смотрела на Бирдсли или в сторону от него в критические моменты своего рассказа.

Она оказалась умнее, чем можно было предположить. Не прибегая ко лжи, она ухитрилась создать впечатление, будто её отдали в рабыни первой жене Карима. Это значительно уменьшило фактор непристойности.

Я знаю все возможные искусства доставления наслаждения мужчине, вот что она поведала Марчмонту. Зоя, безусловно, лишила чёрствого журналиста его природного цинизма.

– Должно быть, в Алмаке вчера были волнения, – сказал Аддервуд. – Все знали, что ты был в Лексхэм-Хаусе.

– Они не только знали об этом, но и полагали, что я спешу за специальным разрешением в Гильдию адвокатов.

Гильдия адвокатов, располагавшаяся по соседству с собором святого Павла, была логовом церковных юристов. Там находилась приёмная архиепископа Кентерберийского, к которому джентльмен мог обратиться за специальным разрешением. Такое разрешение позволяло освободиться от оглашений и жениться когда и где угодно.

Последовала короткая глубокая тишина.

Затем Аддервуд сказал:

– Ты бы не стал… Я знаю, что ты беспечный парень. Знаю, что ты считаешь себя обязанным Лексхэму. И в то же время… – Он не стал продолжать, явно не уверенный в том, не вступил ли на зыбкую почву.

– Я связан наибольшим из возможных обязательств, – сказал Марчмонт. Он не мог представить себе большего.

Он почти сошёл с ума после смерти Джерарда. Он хотел застрелить всех лошадей в конюшнях и застрелиться от горя самому.

Но Лексхэм ему не позволил.

– Ты теперь герцог Марчмонт, – говорил Лексхэм. – Ты должен продолжать, ради своего отца. И ради Джерарда.

Лексхэм увёз его в беспорядочное путешествие по английской провинции, затем в Шотландию, в Нагорье и оттуда на Внутренние Гебриды, чья суровая красота и уединённость сотворили чудо. Марчмонту понадобилось много времени, чтобы успокоиться и начать выздоравливать. Лексхэм отобрал месяцы у собственной семьи и парламентской работы, которую любил. Он пожертвовал драгоценным временем, которого не мог вернуть. Он сделал это ради чужого сына.