Нортгемптоншир, Англия

Весна 1799 года

Вчера, когда хоронили его родителей, светило солнце.

День сегодняшний был тоже неуместно солнечным, жестоко ярким, радостным и полным надежд, птицы пели, и расцветали первые весенние цветы.

Десятилетний Люсьен де Грэй спрятался от солнца и ужасающего счастья остального мира.

Старший брат Джерард нашёл его свернувшимся в несчастный клубок в одном из бесчисленных коридоров старого дома, который так любили их родители. Это была излюбленная резиденция герцогов Марчмонтов с момента ее постройки, несколько столетий назад.

Джерард, будучи на три года старше Люсьена, стал десятым герцогом Марчмонтом.

– Не думай о них, – сказал он. – Так только хуже будет.

– Я не думал!– закричал Люсьен – Ты ничего не знаешь! Ненавижу тебя!

Стычка быстро переросла из перебранки в потасовку. Они дрались в тот день, и назавтра, и в последующие дни, по поводу и без повода. Члены семьи и наставники вмешивались, но никому не хотелось наказывать двух скорбящих мальчишек, каким бы вызывающим их поведение ни было.

Они ломали мебель и били посуду. Расколотили окно и откололи голову статуе, которую их дедушка привез из Греции. Так продолжалось неделями.

Затем появился лорд Лексхэм, старинный друг их отца.

Обе семьи всегда вместе проводили лето. И долгое время казалось, что с каждым летом у Лексхэмов прибавлялось по младенцу. К тому времени, когда роковая лихорадка унесла родителей Люсьена, выводок Лексхэмов насчитывал восьмерых: троих мальчиков и пятерых девочек, последнюю из которых назвали Зоей Октавией.

Лорд Лексхэм был одним из опекунов, указанных герцогом Марчмонтом в завещании.

Лексхэм был единственным, кто приложил руку к их воспитанию.

В самом деле приложил.

Он притащил вначале Джерарда, а затем Люсьена, в кабинет отца и задал обоим порку, и не слабую.

– Обыкновенно я не верю в телесные наказания, – говорил он впоследствии, – однако вы двое представляете собой трудный случай. Необходимо было сначала добиться вашего внимания.

Никто – никто! – никогда их не порол. И странным образом это принесло облегчение. И уж точно завоевало их полное внимание.

– Мы должны найти вам какое-то занятие, – сказал он. И нашёл. Он направил их в русло изнурительной учёбы и физических упражнений. Это оказалось мощным противоядием от озлобленных страданий и грустных размышлений. И затем, как яркая весна переходит в лето, другое лекарство от печали вошло в жизнь Люсьена. Они снова прибыли в поместье Лексхэмов, и на этот раз Люсьен наконец лично познакомился с ходячей катастрофой, которую представляла собой Зоя Октавия. Ей было пять лет.

Зоя Октавия Лексхэм ненавидела правила ещё больше, чем Люсьен, и нарушала их чаще него. Это было немалое достижение, учитывая насколько труднее было для девочек нарушать правила. Она сбегала. Постоянно.

Как он обнаружил, впервые она убежала в возрасте четырёх лет. Она убегала несколько раз в то первое лето, когда он её встретил, и продолжала делать это в следующие годы. Она была трудным ребёнком. Её тяга к побегам при первой же возможности была только одной из проблем. Она каталась верхом на лошадях, на которых не должна была садиться. Она играла вместе с детьми, с которыми ей нельзя было связываться. Её слишком часто находили в местах, где не положено бывать дочери джентльмена. Казалось, она наслаждается, делая именно то, что не должна была делать.

Люсьен был убеждён, что она ночами не спала, измышляя способы раздражать и смущать своих братьев.

В семь лет она вызвала своего брата Самуэля на спор забраться на крышу. Тот, будучи на шесть лет старше, сообщил ей, что он не дрессированная обезьянка и не его работа её развлекать. Она обозвала его безмозглым трусишкой и вскарабкалась на самую крутую часть крыши.

Только Люсьен оказался достаточно быстрым, чтобы стащить её оттуда.

Он же выуживал её из пруда, выслеживал её походы в домик лесника или в кузницу, когда она пропадала. Никто из её родственников понятия не имел, где её искать и что с ней делать.

Типичным был случай с игрой в крикет.

Зое исполнилось восемь лет. Мальчики решили сыграть в крикет. Она напала на него:

– Хочу играть, Люсьен. Скажи им, чтобы взяли меня.

– Девчонки не играют в крикет, – сказал он, – возвращайся к своим куклам и нянькам, надоеда.

Она ухватила биту и замахнулась на него – или попыталась сделать это. Девочка замахнулась со всей силы и не удержалась. Её кружило и кружило, как волчок, пока она не упала, приземлившись на попку. И так она сидела, её буйные золотые волосы встали дыбом, ярко-голубые глаза распахнулись, рот раскрылся от неожиданности и испуга.

Он так хохотал, что тоже свалился.

Зоя была докучливой, иногда приводящей в ярость, совершенно невозможной.

Она была самой светлой частью его жизни.

Лондон

Среда, 1 апреля 1818 года

Люсьен Чарльз Винсент де Грэй, одиннадцатый герцог Марчмонт, стоял на пороге утренней комнаты клуба Уайтс, обозревая собравшихся полузакрытыми глазами.

Женщины были склонны находить глубокое значение в выражении этих сонных зелёных глаз, где на самом деле не было никакой более серьёзной мысли, чем «интересно, как ты выглядишь обнажённой».

Женщины часто заблуждались на его счёт. То, как его бледно-золотистые волосы блестели при определённом освещении, придавало его чертам неземные качества. Ниспадающий на лоб своенравный локон выглядел поэтично.

Тем, кто его знал, было виднее.

Двадцатидевятилетний герцог Марчмонт не был ни неземным, ни поэтичным.

Он избегал глубоких раздумий и не позволял серьёзным чувствам бурлить внутри его. Он ничего не воспринимал всерьёз, включая одежду, женщин, политику, друзей, и даже – а может, и в особенности – самого себя.

В настоящий момент ни одной женщине не грозила опасность обмануться, поскольку они отсутствовали в принципе. В конце концов, ведь это был Уайтс, престижное убежище для пяти сотен привилегированных мужчин.

Некоторые из них собрались возле знаменитого эркера[1], где когда-то председательствовал Бо Браммел. Даже теперь, когда Красавчик томился во Франции, скрываясь от своих кредиторов, места в этом святилище сохранялись лишь для нескольких избранных.