Когда все закончилось, я постаралась сделать все для того, чтобы дышать только ртом, пока выбрасывала конверсы в мусорку. Все, кончилися танцы. Я никогда не буду Карли. Я завела Салли под душ и сказала: «Все хорошо, Салли, все в порядке». Но она не волновалась. Она смотрела на меня, словно говоря: ну, коза, что теперь? И на это я ответила…

— Джоан!!!

Вот так я провела самый запоминающийся вечер в лагере «Якорь»: стоя босиком в человеческих экскрементах, зовя на помощь. Джоан пришла и вызволила меня, но когда лагерь через несколько дней закрылся, я ехала домой одна на заднем сиденье автобуса. Пошел слух, что я стояла по колено в этом самом — и, хотите — верьте, хотите — нет, но никто не лез из кожи вон, чтобы пообщаться со старой босой Шумс. Я так и не побывала тогда на вечеринке волонтеров и до сих пор не знаю ни единой строчки из «Не мы раздули пожар». Я и на шаг не приблизилась к тому, чтобы замутить с Тайлером или Дейвом. Уже осенью Тайлер стал встречаться с невероятно красивой блондинкой по имени Стейси. Они были нашими школьными Брэдом и Анжелиной. Если бы про них издавали глянцевый журнал, я бы подписалась. Они походили на брата и сестру, и меня это не парило — но сейчас, оглядываясь, понимаю, что было в этом что-то жуткое. А еще понимаю, что меня так привлекает в «Игре престолов».

Как бы то ни было, тем летом я получила куда больше, чем рассчитывала. Я не достигла цели: мальчик, на которого я запала, мне не достался. Шутки Криса Фарли для Тайлера у меня кончились, а Дейв вообще едва замечал, что я существую. Но я получила куда больше, чем знание, что у пары подростков-укурков, по которым я сохла, на меня привставал. Я провела лето рядом с женщинами из «Старшей, 10». Я повоевала с ними. Мы все делали вместе, и я почла бы за честь вновь оказаться в окопах с этими девушками. Кроме Марты, самой старшей в группе. Она одевалась как Мэрилин Монро, а пахла как мешок с херами, забытый на солнце на год. Нет, я бы все равно сражалась на ее стороне, — но мне пришлось бы стать снайпером на далекой точке или кем-то вроде того.

Двадцать лет спустя я по-прежнему храню их лица и имена в сердце. Они люди, у них есть чувства, — и тела, — как у всех. И иногда эти тела извергают тонны дерьма, и тебе приходится в нем стоять, а иногда надо запихивать их сиськи обратно в сидящий задом наперед купальник. И им на это было совершенно положить. И я начала чувствовать то же самое. Для подростка вроде меня выучиться класть на многое — это практически откровение.

Детей или взрослых с особыми потребностями часто романтизируют, как будто они такие невинные-но-мудрые создания, которые могут смирить нас и сделать лучше. Во-первых, нельзя быть одновременно невинным и мудрым. Это еще одно невозможное сочетание. Это недостижимо и неправдоподобно, как Бренда. Или Карли. Во-вторых, я не предполагаю, что дамы лагеря «Якорь» были тем или другим. Но они жили со своими недостатками, и я благодарна, что мне посчастливилось их повстречать, когда мне было всего четырнадцать. Я уехала из лагеря, познакомившись с женщинами, которые не боялись заявить права на парня, с которым хотели танцевать — и ничего не меняли в себе ради любимого. Не стыдились жизни своего тела — и не врали ни себе, ни другим. Не терпели пустых разговоров или притворства. Смеялись, когда хотелось, как в последний день, и плакали в три ручья, когда им нужно было поплакать. В общем, я наконец нашла своих.

Я всегда фантазировала на тему потери девственности — в духе того, как, по-моему, большинство девочек представляет себе свою свадьбу: кругом друзья и родные, и все это при священнике. ШЧ, ШЧ. Но правда, я никогда не была девочкой, которая мечтает о будущей свадьбе. Ничего такого, про белое платье и про то, как я иду по проходу к алтарю. Этого просто не было в моей картотеке фантазий. Не знаю почему. Но зато я много лет думала о том, как расстанусь с большой Д. Представляла, как смотрю мужчине, которого люблю, прямо в глаза, как целую его, как наши пальцы переплетаются, а потом двое становятся одним, и все это медленно и красиво. Тихий шепот любви, и такое ощущение, что прорывается дамба всего приятного; оргазмы и слезы счастья. Я думала, что мы оба будем девственниками до тех пор, пока глубоко не вдохнем, а потом… перестанем ими быть, заплачем и будем обниматься всю ночь. Думала, что посмеемся тому, насколько важное дело наконец сделали, и проведем следующий день, взявшись за руки, гуляя по нашему городку, переживая новый покой и радость, пока не сможем опять уединиться и повторить, снова идеально заняться любовью, и все в мире будет правильно.

Но получилось не так. Мне такого не досталось.

Где-то за год до того, как все произошло, я хотела лишиться девственности с парнем, которого звали Майк. Он не был моим официальным бойфрендом, но я по нему с ума сходила, и мы то встречались, то нет с тех пор, как мне стукнуло тринадцать. В шестнадцать я решила, что готова. Я пошла к маме и своей подруге Кристине и сказала: «По-моему, я готова заняться с Майком сексом». Оглядываясь назад, я понимаю, что старшекласснице идти к маме за наставлением перед грядущим сексом довольно стремно. Но меня воспитывали вне всяких границ, так что в то время мне казалось, это правильно.

Вообще, мы с мамой много говорили про секс. Если у меня возникали вопросы, мы шли в устричный бар Бигелоу, и я их задавала над миской новоанглийской похлебки из моллюсков. Смешила маму так, что она булькала супом, и спрашивала про всякое неприличное. Если подумать, в этом точно не было ничего ни правильного, ни уместного. Но это совершенно определенно сделало меня той, кто я есть. Однако во время того разговора о сексе и мама, и Кристина сказали: «Нет, не надо. Надо подождать, чтобы все было особенным». Мама заметила, что я ужасно буду себя чувствовать, если на следующие выходные замучу с кем-то еще. Я подумала и поняла, что она права. Я не была закаленной в боях поклонницей, следующей за любимой группой на гастролях. Я была подростком. Так что я их послушала и сохранила девственную плеву еще на год.

Как раз примерно в то время я начала встречаться с парнем по имени Джефф. Он был классически красивым популярным парнем. Но кое-что его от всех отличало. Он был злее, чем большинство мальчишек-подростков, и такой — немножко не понятый окружающими. И, наверное, немножко неуравновешенный. Ну, вроде как когда ему дали в «Макдоналдсе» филе-о-фиш вместо бигмака, а он так вышел из себя, что расплакался. Совсем расклеился. Настоящие слезы ярости. Такие, какими парни, по общему мнению, должны разражаться, только когда смотрят фильм, затрагивающий их сложные отношения с отцом (то есть большинство фильмов). Разве не смешно, что говорят, будто почти у всех девушек сложные отношения с отцом, хотя на самом деле — почти у всех парней? Но у этого парня были сложные отношения с отцом, мамой, собакой и рыбным филе. Я тогда просто подумала: «Ну, он ничего не может с собой поделать. Но я его понимаю. Я его поддержу». Нас обоих, в общем, любили — но когда мы оставались вдвоем, то были вместе против целого мира.

Я только недавно поломала шаблон, по которому меня тянуло к парням формата «ты одна меня понимаешь». Не надо тянуться к таким парням, и то, что они никому, — включая всех ваших друзей, родных и собаку, — не нравятся, это не совпадение. Но Джефф был прелесть, и он меня любил, а я его. Он был для меня как Джастин Бибер для Селены Гомес — только денег у него не было, и ни один из нас в то время не блистал талантами.