«Возьми свое сердце в осаду и заставь его повиноваться... » Ее несли в паланкине по заснеженным горам и долинам. Дюжине гусей свернули шею, чтобы выкупать ее в крови. «Са рэг мар ла бал мо баб... Вызови чешуйчатого бога, принеси ему в дар призрак своей плоти...» То была некая женщина, одетая, как святая, но накрашенная, как проститутка. Жрецы, взяв два серебряных жезла с двумя остриями на конце каждого, вводили ей в тело яд кобры. «Ты станешь неуязвимой богиней, и свирепость твоя не будет знать пощады...» Альбина с глубокой грустью взглянула на свою подругу и на карлика, поняв, что оба они принадлежат к расе смертных. А она, если верить евнухам, была могущественней самой смерти. Нужно было смириться с этим, наблюдая, как старятся и умирают все те, кого она любила в своей бесконечной жизни. Альбина резко тряхнула головой, превратив ее в полый маятник:

- Хватит! Я не хочу, чтобы воспоминания приходили ко мне! Они не мои, они идут, отравленные, издалека - может быть, из другой вселенной!.. А вы вдвоем возьмите меня за руки и не отпускайте ни на секунду. Пока вы касаетесь моего тела, змеи вас не ужалят.

Надо было не только идти, держась за руки, - множество змей блестело под ногами, словно зеркало реки, - но также не делать резких движений и не говорить громко. Стоило перейти с шепота на голос, тут же сыпались лавины камней. Стоило рукаву потереться о рубашку, как от еле слышного звука с гор слетали комья окаменевшей земли.

- Надо раздеться и разуться, - приказала Альбина. Тут же Изабелла стала опять Каракатицей, и к ней вернулись прежние тревоги. Несмотря на сладкий взгляд верного коротышки, из глаз ее потекли два обильных потока слез; но плач был безмолвным. Каракатица медленно принялась раздеваться, точно каждая тряпка весила тонны и тонны. Амадо последовал ее примеру. Голые, похожие на провинившихся детей, они приблизились к своей высокой предводительнице. Та наблюдала за ними с растущим изумлением. Ее отношения с Каракатицей - стыдливой во всем, что относилось к плоти, - происходили через обмен взглядами, касание душ, а телесный придаток, хотя и служил пищей для глаз, был чем-то неважным. Но теперь, оставшись беззащитной, Каракатица перестала быть уродливым сгорбленным существом, которым всегда ощущала себя, - она

превратилась в статную самку: тугие груди, глядящие в небо маленькие соски, тонкая талия, мягкий изгиб бедер, развитые, рельефные мускулы. Позвоночник, впитав энергию любви, распрямился, придавая ей чисто цыганскую грацию. Точно так же и недомерок, преображенный любовью к своей подруге, был теперь отмечен красотой... Альбина устыдилась. Потеряв память, забыв о себе самой, она забыла и о том замечательном, что есть в мире. Но сейчас все менялось: в конце расселины ее ожидал кактус с чудесным цветком.

Они продвигались медленно; высокие каменные стены с обеих сторон требовали хранить молчание. (Путешественники заметили, что при малейшем слове, которое приходило на ум, сверху срывался камень). Так, с опустошенными мозгами, ни о чем не думая, сцепив руки, словно навечно, они подошли к громадному гранитному барьеру. Расселина оказалась тупиком! Изабелла и Амадо снова стали Каракатицей и неудавшимся

самоубийцей-карликом. Все рухнуло. Это грандиозное отрицание - отрицание материи, плотное, жестокое, непроницаемое - не оставляло ни малейшего пространства для духа. Надежда обрести свободу была утрачена. Здесь, у подножия стены, без единого шанса достичь вершины, они вновь - и навсегда - станут теми, кем были раньше: Госпожа продолжит царствовать посреди Каминьи, отправляя на кладбище иссохшие тела тех, из кого высосала жизненные соки; Альбина, в бессильном порыве озарить свою душу, поддастся зову плоти, и собака в ней понемногу вытеснит богиню; зараза распространится по миру. Лучше бы Бочконогий вовремя прикончил их! Да, это омерзительное создание было орудием Бога, не дьявола. Лучше пуститься по тропинке, чтобы змеи справедливо их наказали! Так и сделали. Но вот еще одно разочарование: гады, чувствуя Альбинин запах у всех троих на руках, поворачивали и уползали в свои щели. Каракатица и шляпник

удрученно взглянули друг на друга, печально обнаженные, как Адам и Ева, изгнанные из рая. Может, какое-нибудь доброе божество покроет их мягкой и прочной кожей?

Альбина не пала духом перед неодолимым препятствием. В ее сознании, будто рождаясь из клейкой магмы, всплыл образ ее самой, вскрывающей череп трупа для того, чтобы пожрать мозг. Евнухи, лежа ничком вокруг нее, пели: «Дэй чир гег ки бар чод лэй... гег ла луд пэн то ру чья... Когда явятся демоны и преградят тебе путь... выполни благодетельный обряд, отдай им требуемую дань...» Альбина принялась ласкать стену, словно своего любимого. Она прикладывала и отнимала руки, куда устремился весь напор ее чувств, она была готова трогать камень часами, пока он не обратится в живую кожу. Пот, текший с ее ладоней, оставлял на твердой поверхности пятно, которое расползалось все шире. Не желая того, Альбина создала собственный портрет: ноги скрещены, пальцы сцеплены в медитации. Между мускулами было небольшое углубление. Она просунула туда пальцы и нажала: кусок стены подался и отъехал в сторону, открыв дверь в форме змеиной головы. Дверь распахнулась, странники вошли в нее. Подперев дверь валуном, - чтобы случайно не остаться запертыми в неприветливом подземелье, - они вступили в галерею, стены и своды которой были покрыты чешуйчатой резьбой. Галерея привела к площадке, со всех сторон стиснутой горами. Наверху, на высоте двух тысяч метров, виднелось круглое голубое пятно, откуда по гладким склонам струился свет. Воздух был чистым, влажным, благоуханным. На плодородной земле росли всевозможные травы и деревья тропических лесов; над густой порослью звенел громкий хор попугаев. Как только пересохшие ступни путников коснулись нежного мха, сотни птиц закружились возле Альбины. Оперение их поменяло цвет с зеленого на белый, так что они напоминали теперь стремительное облако. Амадо, чтобы проложить путь, разгонял крикунов, угрожающе размахивая кулаками. Пернатые отлетели прочь и уселись на дерево, усыпанное огромными красными яблоками. Белые перья мало-помалу сделались гранатовыми. Каракатица захлопала в ладоши:

- В жизни не видела ничего подобного! Они меняют цвет, как хамелеоны!

Амадо, как всегда озабоченный точностью высказывания, поправил:

- Меняют все, кроме одного. Посмотрите вон на того серебристого: он остается прежним и отражает свет, как зеркало.

Птица будто догадалась, что речь идет о ней, взлетела - стая поднялась следом - и привела всех троих к каменной платформе с трещинами, заполненными водой. В центре ее имелось отверстие. Главный попугай остался серебристым, остальные приобрели небесно-голубой оттенок и вовсю галдели. Из дыры ударил водяной столб десятиметровой высоты. Среди мириадов искрящихся капель возникла радуга. Попугаи, исключая непохожего на всех, разбились на семь групп, каждая своего цвета и начали облетать гейзер, пока через несколько минут он не иссяк. Тогда они уселись на ветки буйных растений, вернув себе зеленую окраску. Появились новые зеленые попугаи, на этот раз ростом с человека: они угрожающе двигались между папоротников, неся копья с медными наконечниками. Под клювообразными шлемами блестели черные лица. Воины умело отогнали троицу к центру платформы, пока ступни путников не оказались на краю пропасти. Амадо и Изабелла нежно взглянули друг на друга, переплели руки и покорно приготовились ждать уколов, которые столкнут их вниз, в кипящую воду. Они познали любовь, они могли теперь умереть... Альбина же с налитым кровью лицом издала резкий свист. Человекопопугаи, впечатленные ее отвагой, остановились. Яростный лай заглушил густой шепот сельвы, и набежали псы. С лап все еще свисали змеи, но, полные решимости защищать свою богиню, они были равнодушны к яду, точившему их изнутри. Логан ошеломительным прыжком перепрыгнул через головы воинов и приземлился рядом с Альбиной. Затем зарычал, приказывая псам броситься на врага. Они уже собирались выполнить приказ, когда раздался торжественно-хриплый голос: «Ни с места!»