В тот же вечер Андрея затомило, в позвоночнике зудел странный звон, которого приспичило лишиться, и парень гнусно маялся, не зная как бы избавление соорудить. Прянуло наитие, вспомнилось: аккурат после первого знакомства с Мишей («армянский коньячок» для уточнения эпизода) произнес в сердцах: «Дурдом!..» Резко вслед воспоминанию нытье исчезло. Отсюда и поделился чудом с Фирсовым — как раз у него ужинал, ибо созванивались недавно с Лощинками. Так возьмите, у председателя хлеб из рук выпал. А когда прошла первая оторопь, обозначенная больным взглядом и мертво сомкнутыми челюстями, поведал мужчина о своей фразе, сказанной накануне пожара: «Гори оно синеньким…» В другой-то бы раз хихикнули, ну уж улыбнулись что ли непременно, а нынче упористо глядели друг в друга и поступок молчанием сопроводили.

Дальше — ядреней. Призвали к ответу Антонину Степановну, супругу председателя — все досконально выкладывай, что о заведении известно. Замерла во фрунте, усиленно морщила лоб. Да, существует в организации некая заковырка. Там ведь как — два отделения: одно незатейливое, сюда Михаила и сунули, собственно, здесь и работала, а вот другое как бы потайное, допуск туда редкий имеет. Переступать не довелось. Слухи разные; в том числе, будто производит отдел некие исследования военного назначения… Относительно Ваньки Быка: в расположении не встречала, поди, в заковыристом отделении и трудится. Впрочем, год как уволилась, может, тот позже поступил?… На другой день Андрей Павлович стоял перед высокими воротами загадочного учреждения.

До Некрасово ехали всего ничего — пять км неплохого асфальта — а дальше вроде и километры те же, однако дорога мерзкая, рытвина на рытвине — шофер весело матерился. Небо висело гадкое, с безразмерной, тянущей на пашню тучей, едва зеленоватой и будто прокисшей — казалось, солнце навсегда утонуло в ней и жизнь мало что сулит. И ветер шел недобрый, мокрый, чудилось, туче мало погубленного солнца и она дышит недугами, скверным отношением к людям. Наконец длинные и повсеместные лужи морщились и сильно вносили впечатление одра в окружающее. Заведение расположилось в густой куще, могучий забор вынырнул неожиданно.

Следователь долго эксплуатировал кнопку звонка у калитки рядом с воротами. Зачавкали шаги, заскрежетало, окошко на пол лица отворилось и приникла безразличная, плюшевая физиономия.

— Ну?

Андрей почти в нос ткнул удостоверение. Обитатель незряче скосился, и тут же вяло уставился обратно в лицо гражданского офицера.

— Говори чего надо.

— Главврача. То есть самого старшего. Я следователь из города, — недовольно проурчал Андрей.

— Погодь. — Окно резво затворилось. Чавканье удалялось.

Потешалась контора минут двадцать, Андрей, к слову выразиться, высморкался и принципиально вытер руки о калитку. Теперь рожа появилась моложе, но юркие зрачки пощады не предвещали.

— По какому делу?

— По государственному, не сомневайтесь.

— Документальный запрос.

Андрей, весь в сомкнутых губах, сунул удостоверение.

— Нужна официальная бумага. Кроме того, обязателен предварительный звонок, — отчетливо заверила рожа.

— Вы какого… тут мне представление устраиваете, — люто прошипел наш уполномоченный.

— Как хотите, — окошко смачно захлопнулось.

Андрейка разразился обсценными заявлениями. Чавканье удалилось в издевательски спокойном темпе.

Однако немного свезло, Антонина Степановна кой-какое раздобыла. Месяца два назад из Лощинок как раз из секретного отделения исчез товарищ. Вроде бы пациент, или кто там у них. Переполох имел место, и даже нагрянула комиссия из города. Дальше покрыто мраком… И минутку внимания, Фирсов Иван Ильич обострил нос, тронул ус:

— А знать-то месяца как два приключения с этим… ну, Фантомасом… и пошли.

Супруга, гордо встряхнув головой, перевязала платок. Этим же вечером Андрей Павлович Соловьев отбыл в город.

* * *

Подполковник Ушаков, снисходя по душевности и симпатии к невразумительному требованию подопечного относительно допуска в коварную обитель, с удивлением шмякнул трубку:

— Дела-а… Не прошло. Там штука не простая вообще, а нынче и того карантин.

— Когда начался?

— Пару месяцев как.

— А что я говорил! — одержимо надавил Андрей.

Добродушный очерк глаз начальника исчез, щека вошла в ритмичный тик, что случалось со старым сыскарем редко — в минуты душевной сосредоточенности.

— Ну ладно, — виновато велел он, — иди, Андрей. Я порою.

Господь однако на свете существует (может, и рогатый — человек-то явно ему изменил), который нынче случился в лице девушки Надюшки, с которой у товарища Соловьева имела присутствие обоюдная приязнь. Отличная советская девушка: целомудренная, симпатичная, скромная (не совсем активистка, совсем комсомолка, в меру физкультурница). Собственно, дело шло к свадьбе. Спокойными осенними вечерами, когда плотные сумерки концентрируют мир до узкого пространства, под ногами хмуро чмокает влажная листва и дыхание величественно, Андрей и Надя имели привычку размеренно передвигаться, сомкнув изящную ладонь и мужественный локоть. Эта конструкция располагала к словам. Именно здесь выпрастывал Андрей сокровенное — что в силу выражения «иметь лицо» не проходило в профессиональной среде. И вот что услышал в ответ на очередные откровения.

— Ой, Андрюша, — увлеченно проворковал милейший советский голосок, — да я же эту Марианну знаю (Надежда училась в консерватории).

На другой же день Надя нетерпеливо потребовала встречи. На заветной скамеечке рядом с прелестницей располагалась еще девушка, как вы понимаете, Марианна. Во время кратковременной операции знакомства Андрей досадливо подумал: «А ведь девицу я единственную не охватил в смысле снятия показаний. Как-то забылось в кутерьме. Нехорошо».

— Как прекрасно, что именно вы этим делом занимаетесь!

— Будем на ты, без церемоний, — реабилитируя возможную претензию, о чем подумал только что, и, умножая доверительность, душевно, однако и умеренно засветился наш друг.

— Я просто не знаю, что думать. Ты понимаешь, шла буквально два дня назад по улице, задумалась. И будто что-то кольнуло. Поднимаю глаза, навстречу идет… кто бы ты думал?… — Марианна вонзила мятежный взгляд, согласно градусу момента. Через короткое мгновение выпалила: — Герасим!

— Извини?

— Ге-ра-сим! Нетленный и здоровый. Я оторопела. А он еще так посмотрел… м-м… лукаво и прошел мимо как ни в чем не бывало… Да вот ведь что ужасно. Я, конечно, испугалась, даже колени ослабели, и, может, не сразу, но обернулась. Он исчез. А улица была малолюдная, я замечательно помню.

— Хм.

— Наваждение? Но я готова поклясться, что видела именно его. Этот иронический взгляд. Ночь не спала — как вспомню, что там со всеми происходило… Послушай, Андрей, мне страшно.