Он неистово сверкнул глазами, ознаменовав сим возвращение в непроглядную тьму подземелья дурных мыслей и государственных забот, накрывающих монарший лик как крышка гроба. Покрасневшие глаза Его Величества впились в затаившую дыхание толпу, которая как по мановению волшебной палочки, изогнувшись в поклонах, попятилась, скрывшись за прикрытыми гвардейцами дверями.

Филипп обессилив, опустился в кресло, подперев голову ладонью. Оливарес, имевший богатый, многолетний опыт в решении государственных вопросов и знавший толк в придворных тонкостях и уловах, подал графу знак, призывавший к молчаливому ожиданию. Два неподвижных, черных силуэта, безмолвно созерцали покой монарха. Наконец король поднял голову, как будто очнувшись ото сна. Он огляделся, и, откинувшись на высокую спинку, хрипловатым, металлическим голосом произнес:

– Оливарес?

– Я здесь, Ваше Величество.

Поспешил ответить министр.

– Говорите.

Дождавшись своего часа, бесшумной поступью, герцог приблизился к королю.

– Ваше Величество, граф Эррера, только сегодня прибывший из Франции, выполнил возложенную на него миссию, и привёз чрезвычайно важные вести.

Филипп зевнул, томясь тягостным повествованием. Он, прикрыв глаза, едва заметно кивнул, давая понять, что намерен слушать далее.

– Вследствие переговоров с представителями высшего дворянства, недовольного правлением Людовика, а в большей степени политикой дерзкого Ришелье, складывается впечатление, что наступил благоприятный момент…

Король поморщился.

– Извольте выражаться яснее, герцог.

Склонившись в поклоне, переполненном покорности и почтения, Оливарес продолжил.

– Ваше Величество, из множественных депеш, присланных верными нам людьми, разосланными по всем уголкам французского королевства, можно составить вполне достоверную картину событий происходящих во владениях Людовика Бурбона. Те же сведения мы получаем и от маркиза Мирабеля, нашего посла в Париже. Франция стоит на пороге грандиозного раскола, раздирающего королевство изнутри. Так называемая «Испанская партия», включающая в себя, за небольшим исключением всё крупное дворянство, и возглавляемая вашей сестрой королевой Анной и матерью Людовика -Марией Медичи, не испытывающих друг к другу симпатий, но всё же противостоящих враждебной нам клике первого министра Ришелье, может сыграть решающую роль в этом расколе. Кардинал тешит себя иллюзией объединить королевство, установив абсолютную монархию, сделав, тем самым, Францию передовым государством в Старом Свете, но…

Филипп, с возрастающим интересом, внимал словам фаворита. Он вдруг оживился, демонстрируя интерес сопровождаемый раздражением, что было присуще молодому королю, когда речь заходила о вещах, хоть сколько-нибудь волнующих монарха.

– А, что же король?!

Нервно, как будто с претензией, вклинился он, подняв вопрошающий взгляд на герцога.

– На чьей стороне сам Людовик?!

Лицо фаворита, как и графа Эрреры, расплылось в ехидной улыбке.

– Если бы Людовик Тринадцатый мог, хотя бы самому себе, признаться на чьей он стороне, смею заверить, Франция давно бы уже блистала в лучах своего величия.

– Оливарес, мне не нравиться тон, в котором вы позволяете себе, отзываться о монархе!

Филипп, как обычно, из всего сказанного выделил для себя вещи наименее важные, но сумевшие вызвать либо его бурное возмущение, либо восторг, что было гораздо реже. Лица вельмож сделались серьезнее прежнего. Они как послушные марионетки, управляемые одной всесильной рукой, согнулись в поклоне, подчинившись воле короля.

– Значит, вы полагаете, пора унять несправедливые и непомерные претензии Франции?

– Ваше Величество, я усматриваю, в данной ситуации, наиболее благоприятный момент, впрочем, не исчерпывающийся изложенными обстоятельствами.

Филипп вновь потерял интерес к разговору, всецело пропитанному лишь политикой. Он уставился в пустоту, позволив, тем самым, изложить свои уверения герцогу. Во что бы то ни стало, Оливарес решил дожать короля, добиваясь полной свободы действий в данном вопросе.

– Было бы несправедливо не упомянуть о ещё одной причине, заставляющей нас предпринять решительные действия против Франции.

Утомленный Филипп сделал ещё одну мучительную попытку вернуть внимание Оливаресу, направляющего мысли юного Габсбурга в ненавистное для короля русло.

– Гугеноты, Ваше Величество. Еретики, подобные которым с праведного тела Испании, благодаря мудрости и справедливости Вашего Католического Величества, выжжены каленым железом, всё больше докучают французской короне. Они собирают серьезные силы в юго-западных провинциях королевства, требуя от Парижа суверенитета. Ришелье никогда не пойдет на это, тем самым провоцируя войну со сторонниками реформаторской церкви. И смею заметить не только французскими протестантами. Вполне возможно вмешательство Англии. Таким образом, если вы разрешите…

Филипп поднялся, не в силах более сносить сей вздор, вследствие чего Оливарес замолчал на полуслове. Он величественно оглянулся на подданных, как будто для того, что бы удостовериться в почтительности, которую они демонстрируют своими поклонами, пригладил оттопыренным мизинцем свои рыжеватые усики и, направившись к выходу, неохотно произнес:

– Я всецело полагаюсь на вас, Оливарес.

1 лига – мера длины = 5572 метрам

2 в Эскориале насчитывается 300 келий

ГЛАВА 10 (39) «Замок Сен-Жермен или королевский конфитюр»

ФРАЦИЯ. ПАРИЖ. ДВОРЕЦ «ПАЛЕ-КАРДИНАЛЬ».

Ранним утром, на просторном дворе кардинальского дворца, стоял экипаж запряженный четверкой превосходных вороных жеребцов, под алыми попонами с золотыми кистями. Карета была готова к отправлению, во всем великолепии сверкая в лучах едва взошедшего солнца. Холеные скакуны звенели дорогой сбруей, под строгим взглядом возницы, возвышавшегося на козлах экипажа, на лакированных дверцах которого гордо красовался кардинальский герб, увенчанный герцогской короной. Двенадцать лучших солдат гвардии Его Высокопреосвященства, в алых плащах с золотыми крестами, выстроились в шеренгу, сдерживая ретивых рысаков, под предводительством лейтенанта конных гвардейцев, господина де Шанфлери.

По истечении четверти часа, с момента подачи экипажа, во дворе появился Ришелье, неспешно направлявшийся к карете в сопровождении капитана кардинальских гвардейцев, господина де Кавуа; секретарей Мани и Вернье, которые что-то записывали за министром, на ходу, и мрачного, замыкавшего процессию, камердинера де Бурне. Кардинал, шествовал неторопливо и величественно, печать глубокого раздумья водрузилась на его лице, он сосредоточенно глядел в небо, над крышей галереи, как будто считывал с белоснежных верениц облаков, что-то важное, в наставлениях для секретарей. Вдруг утреннюю тишь, нарушил гулкий стук копыт. Черный всадник, ворвавшись в арку, пересек двор, спешно спрыгнув с лошади прямо перед министром.