– Имею честь, господа.

С пренебрежением, на ходу, бросил он, удостоверившись, что никто не желает откликнуться на его вызов. Молчаливые придворные, грозными взглядами проводили дерзкого кардиналиста.

****

В это самое время, после торжественного доклада Его Величеству, о прибытии в Сен-Жерменский замок, первого министра Франции, в дверях, распахнутых королевскими пажами, наряженными в голубые, украшенные золотыми лилиями накидки, появился кардинал Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришелье.

Оказавшись в зале с большими окнами, окаймленными дивным орнаментом, высеченным в камне; огромным, почти во всю стену, пылающим, камином, он, иронично прищурив глаза, огляделся. Проницательный, изучающий взгляд изобличал в нем стратега, оценивающего, перед битвой, расстановку сил и шансы на победу. В торопливо перемещающейся толпе, заполонившей зал, присутствие министра, осталось незамеченным, что, вполне, устраивало кардинала. Он нисколько не был удивлен происходящим, скорее удовлетворен, подобным развитием событий. Лишь одна странная деталь, бросалась ему в глаза в этом круговороте, беспрерывной беготни. Хотя понятие «странность», применимо лишь в данном случае, и заключается в том, что персона, сидящая на раскладном стульчике, возле камина, была абсолютно неподвижна, что резко контрастировало с общими настроениями. Подобная статика, привлекла внимание гостя. Ришелье, всмотревшись, узнал в мрачно созерцающем человеке королевского шута -л’Анжели, который так же заметил кардинала. Его Преосвященство небрежно кивнул, в ответ на поклон «дурака», продолжив наблюдение.

Посреди просторного помещения, под массивным металлическим коробом, рдела небольшая, обрамленная изящными бронзовыми перилами, дровяная кухонная плита. Её раскаленная поверхность была уставлена множеством разнообразного вида и величины кастрюль, из которых клубами поднимался пар, наполняя зал аппетитными запахами и блеском начищенной посуды. Вокруг этого отливающего медью безумия, сновали и суетились, дополняя празднество изобилием кружев и парчи, многочисленные придворные Его Величества Людовика Тринадцатого. Сам же король выглядел весьма благодушно, и, учитывая его врожденную склонность к аскетизму, был одет довольно нарядно, что, несомненно, свидетельствовало о добром расположении духа монарха. Он находился в гуще событий, принимая самое активное участие во всех процессах, отдавая указания и демонстрируя личным примером ловкость и сноровку в приготовлении варенья и сладостей. На его щеках разыгрался румянец, глаза горели, так было всякий раз, когда он, пусть и на короткий срок, был чем-то увлечен, а приготовление варенья, занимало едва ли не главенствующее место среди этих многочисленных страстей.

Тринадцатый Людовик был хорош собой. Сей двадцати четырехлетний, черноволосый, элегантный молодой монарх, с наивными как у ребенка глазами, порой производил весьма благоприятное впечатление. Он был неплохо сложен, добродетелен, религиозен, был страстным любителем музыки, играл на клавесине, виртуозно владел охотничьим рожком, пел партию первого баса в хоре, исполняя многоголосные куртуазные песни и псалмы. С детства он начал учиться танцам, и уже в девять лет, в 1610 году официально дебютировал в придворном Балете Дофина. Людовик исполнял в придворных балетах благородные и гротескные роли, а в 1615 году в Балете Мадам, выступил в роли Солнца.

Быть может за все эти достоинства, Людовик и был назван Справедливым, хотя это не единственное его прозвище. Как ярого почитателя охоты, а стало быть, и стрельбы, его называли Справедливый Аркибузир. Но было и ещё один обидный ярлык, против которого так рьяно боролась королева-мать, всеми доступными ей средствами. За чрезмерно большой язык и дефект речи, Людовика назвали Заикой. Но Мария Медичи, не щадя сил и средств победила злословие жестокой черни, и Людовик XIII остался в истории, как «Справедливый».

Он был немного жесток, как большинство замкнутых и малодушных людей. Доблестью не отличался, хоть и желал прослыть отважным. Иной раз он довольно разумно рассуждал на Королевском совете и даже, казалось, одерживал верх над кардиналом. И только сведущие, близкие Ришелье люди знали, что министр, незаметно для монарха, намеренно доставлял ему это маленькое удовольствие. Удовольствия, которых, по мнению самого Людовика, в жизни не существовало, разве за редким исключением. Короля часто мучили приливы мизантропии, он становился невыносим. В таком состоянии он старался уединиться в своём охотничьем домике в Версале, с малочисленной свитой и верным л’Анжели.

Однако чрезмерное увлечение монарха охотой вызывало в нем лишь непомерную жестокость. Что, например, демонстрирует случай произошедший при осаде Монтобана. После победы королевской армии, Его Величество безучастно взирал на тех гугенотов, которых герцог де Бофор велел оставить в городе; большинство из них были тяжело ранены и лежали во рвах замка Королевской резиденции. Рвы эти были сухие, и раненых снесли туда, как в наиболее надежное место. Людовик так ни разу и не распорядился напоить их. Несчастных пожирали мухи. Они претерпевали мучения, страдая от жажды. Но король был непреклонен.

Была среди прочих королевских забав ещё одна, по меньшей мере, странная, потеха. Долгое время он развлекался тем, что передразнивал гримасы умирающих. Узнав, что граф де Ларош-Гийон находится при смерти, король послал к нему офицера, дабы справиться, как он себя чувствует. «Скажите королю, что он сможет поразвлечься довольно скоро. Ждать вам почти не придется: я вот-вот начну свои гримасы. Не раз помогал я ему передразнивать других, нынче настает мой черед» ответил граф.

Тем не менее, Людовик был натурой увлекающейся, он умел делать кожаные штанины, силки, сети, аркебузы, чеканить монету; герцог Ангулемский говаривал ему в шутку: «Государь, отпущение грехов всегда с вами». Людовик отлично брил – и однажды сбрил всем своим офицерам бороды, оставив маленький клочок волос под нижней губою. Сия бородка получила гордое название – «а ля Руаяль», то есть «по-королевски». Король был хорошим кондитером, прекрасным садовником. Он выращивал зеленый горошек, который посылал, потом продавать на рынке.

Почти невозможно перечислить все те ремесла, которым он обучился, помимо тех, что касаются охоты, всегда остававшейся его основной страстью. Однако охота, как и всё прочее, далеко не заполняли весь монарший досуг, и у него оставалось еще достаточно времени, чтобы томиться от скуки. Хорошо знавшие его люди даже утверждают, что «короля погубило безделье». Невзирая на многоцветие, перенасыщение красок, зачастую не умещающихся на палитре интересов одного человека, на все развлечения изобретаемые королем, он всегда находил время поскучать. Но так, же доподлинно известно, что при всех своих пагубных наклонностях, которые мы привели выше, молодой монарх боролся с пороками, как и со скукой. Эти редкие потуги, направленные на обретение собственного счастья, порой даже казались не бессмысленными, на столь коротком жизненном пути этого странного, так и не нашедшего себя, человека.

Именно в тот момент, что не было случайностью, когда король обрел сколь редкое столь желанное благодушие, плескаясь в собственной праведности, в его загородной резиденции появился герцог де Ришелье. Министр уже несколько минут наблюдавший за всем происходящим на королевской кухне, со стороны, неподвижно выжидал своего часа. Хитрость, расчетливость, определение точного времени для нанесения удара, были в крови у этого хилого, тщедушного и болезненного человека.