Ментально он создавал яркие образы – потому что на его счету были две книги стихов. Он платил за школу, написав и публикуя рассказы о пиратах. Если бы он был другим, возможно, было бы что-то жалкое в его фантазиях, но он никогда не искал сострадания. Однако он отчаянно хотел видеть, и как только слух о нашей работе дошел до него, он пришел и предложил помощь. Он рискнул бы всем и перенес бы любые трудности.

Когда я убедился, что он настроен серьезно, я отвел его к Мурте. Прежде чем мы пошли дальше, Мурта спросил его:

– Как ты потерял зрение?

– Когда мне было девять лет, я построил телеграфную линию между нашими домами и изучил азбуку Морзе. Однажды я задел влажным лицом за провод… – ответил он.

Мурта был доволен:

– Я хотел убедиться, что зрительные нервы здоровы, осстановить их не в моих силах, – объяснил он, и мы посадили мальчика на операционный стол. Мурта сделал надрезы, подключил электроды и дал ток.

Какое-то время ничего не происходило; а затем лицо подопытного расплылось в улыбке и он очень тихо сказал:

– Я вижу желтый свет.

Мурта потянул жалюзи и включил электрический фонарик. Он обработал глаза подопытного селеном, выключил, включил свет, затемнил снова – и каждый раз Винтон сообщал о нарастании и уменьшении яркости света. Были испробованы цветные экраны, но все, кроме синего экрана, приглушали изображение или освещение. Что бы это ни было, зрение к испытуемому возвращалось через селен и провода. Со временем, возможно, Мурта позволит слепым увидеть снова!

Юноша согласился на повторый сеанс. В тот вечер мы вместе ушли из лаборатории…

Мы шли молча большую часть пути. Винтон явно был взволнован и, расставаясь со мной, сказал тоном благоговения:

– Он замечательный, не так ли?

– Да, – согдласился я. – Надеюсь, он сможет сделать то, что начал.

– Разве вы не зайдете к нам? Я бы познакомил вас с матушкой, – спросил он. – С тех пор, как я попал в аварию, она была всегда со мной. Она очень заинтересована в успешном завершениии этого опыта.

– Спасибо, сегодня не получится, – сказал я. – В другой раз. Хотел бы я присутствовать при дальнейшем «лечении», но вы, наверное, слышали об экспедиции…

Мы расстались, но было ясно, что у Мурты появился по крайней мере один поклонник. Ну кто может обвинить этого мальчика? Он понятия не имел о душевной пустоте, стоящей за замечательным разумом Мурты, и реакция на обещание зрения – то, что мы, как само собой разумеющееся, не можем понять.

Во всяком случае, в этих «опытах» не было ничего плохого. В худшем случае иллюзии Винтона окончательно развеятся.

ПРОШЛО НЕСКОЛЬКО МЕСЯЦЕВ. Время отправления экспедиции приближалось, мне приходилось все еще и чаще отказываться от участия в экспериментах Мурты. Я знал, однако, что он собирался дублировать всю нервную систему человека – чувства. Вкус он легко подобрал; нервы, воспринимающие жар и холод, он сконструировал, но другие ощущения человека, такие как распознование цветов, ему не давались. И, конечно же, самым сложным было воссоздать обоняние. Прежде чем предпринять это, Мурта попытался смоделировать нерв как таковой – или, по крайней мере, одно «реле», по которому приказы идут от мозга к мышцам. Я так и не понял, как он собирается узнать, что преуспел в этом последнем.

В волнении отъезда я почти забыл об экспериментах Мурты. Путешествие полностью измненило мою спокойную жизнь: плавание в Норвегию, полеты на самолете, вынужденная посадка, поездки на санях… Наступление зимы, которое заставило нас разбить лагерь на Северо-Восточной земле… Полярная ночь, бесконечные часы игры в карты; снег – ветер – возвращающееся солнце – мелкий лед, который скапливался на нашей бесплодной скале, угрожая смести нас в море… Голод – появление корабля – и первый взгляд после зимовки на зеленые деревья и возвращение домой. Все это вылилось в путешествие, имеющее научную ценность, но не принесло мне ни славы, ни удовлетворения от того, что я побывал где-то рядом с полюсом. Был обычный газетный ажиотаж, и мы узнали, что с самого начала мы были источником беспокойства для всего цивилизованного мира. Публика очень хорошо встретила нас и не более…

МЫ БЫЛИ ДОВОЛЬНО удивлены, увидев Мурту у пристани, когда мы причалили, и еще больше удивились шокирующим изменениям в этом человеке. Он был изможден и бледен и выглядел как минимум на десять лет старше. Вместо его прежних чередований застенчивости и дисциплинированного хладнокровия у него появились замашки испуганного воришки. Он приветствовал меня без былой сердечности, но с нервной поспешностью. Казалось, он хочет увести меня от семьи, для какой-то таинственной беседы. Возможно, я довольно резко указал, что мои собственные предпочтения иные. Но, конечно, тогда я и подумать не мог о том, что он хотел сказать!

Я ушел домой. Как хорошо было расслабиться в старых знакомых местах – увидеть людей, которых я знал, снова насладиться теплом, чистотой, безопасностью и отдыхом, найти моих друзей и мои книги там, где они были всегда, увидеть мягкий зеленый цвет университетского городка и слышать голоса студентов и песни сквозь тишину вечера!

Но дважды меня спрашивали:

– Вы видели Мурту?

Один знакомый передал мне газетную вырезку, в которой говорилось о смерти Винтона «при довольно необычных обстоятельствах». Все это было, конечно, еще до сенсационного разоблачения.

Эти два вопроса в сочетании с любопытными переменами в поведении Мурты на пристани обеспокоили меня. Тем же вечером я отправился в его лабораторию. Он отсутствовал. Я оставил записку. И едва я добрался до дома, его голос уже причитал по телефону:

– Разве вы не можете вернуться, Харви? Ради бога, приходите, если сможете. Я не могу прийти, но это очень важно.

– Сейчас буду, – коротко ответил я.

Сейчас странно вспоминать настроение, в котором я находился. Его внешность и манера были зловещими, но я был настолько погружен в мир и счастье моего возвращения домой, что дела других людей казались незначительными. Мне было жаль молодого Винтона, красивого юношу, который так много не успел, но он ушел…

Мурта был самонадеянным, эгоистичным человеком, похоже, в каком-то бедственном положении, но я был рад, что молодая луна блистает сквозь вязы. Если это покажется чрезмерно эгоистичным, я могу только предложить, чтобы мой критик провел семь месяцев изгнания на арктической скале, прежде чем выносить окончательное решение.

Мурта открыл мне дверь и без слов повел меня к своему камину. Это была мягкая осень, но снова огонь полыхал в очаге. Он нагнулся и согрел руки; и, глядя в сторону от меня на огонь, он начал говорить. Слова его подготовленной речи слились друг с другом в странную и страшную песнь.

– ИТАК, ХАРВИ. Я хочу поговорить с вами о Винтоне. Как вы, наверное, слышали, он мертв – или, по крайней мере, люди так думают. На самом деле он в лаборатории. Он хотел, чтобы я сделал это! То, что я сделал… Он убедил меня… Но я не уверен… То есть… Винтон… Харви, я убил его, или, вернее, я оставил его в живых… Теперь он будет жить вечно! – Мурта замолчал и задохнулся, как пловец, выходящий из глубокой воды. – Я не знаю, что я говорю! – он опустился на стул и закрыл лицо руками.