терпели пользовавшегося большой популярностью бескорыстного служителя науки. В 1900 году его триумфально избрали почётным членом Академии наук по разряду словесности — с одним лишь чёрным шаром, что было редкостью для выборов.[298] Интересно, что стасовская семья не отличалась верноподданностью. В молодости сам Владимир Васильевич даже задерживался по делу «петрашевцев», один из вечеров которых посетил волей случая.[299] Будучи летом 1862 года в Лондоне, он не чурался Александра Герцена и Николая Огарёва, дискутируя с ними о будущих судьбах искусства. Известные бунтари того времени даже предоставляли ему страницы газеты «Колокол», дабы высказаться, но предложенного сотрудничества не получилось.[300] Аполитичность Стасова, полностью погруженного в научные исследования, взяла верх.[301] Что же касается его младшего брата Дмитрия (1828–1918), также выпускника Училища правоведения, то тот, наоборот, стал своим в революционно-демократической России второй половины XIX века. В качестве адвоката выступал на политических процессах: защищал Дмитрия Каракозова, стрелявшего в 1866 году в императора, участников знаменитого хождения в народ («процесс 193-х» конца 1870-х).[302] Александр II даже как-то заметил, что ни одно громкое политическое дело не проходит без этого адвоката.[303] Дочь Дмитрия Стасова, Елена (1873–1966), рано приобщилась к революционному движению, оказавшись в стане большевиков. В годы советской власти она — сподвижник Владимира Ленина, видный член большевистской партии, занимает ответственные должности в руководстве.

Хорошо известно, что Стасов симпатизировал тому, чем в дореволюционную пору занимались его родственники, с которыми никогда не прерывал тесных связей. Более того, его племянница даже использовала служебный адрес дяди в Публичной библиотеке, на который поступала масса корреспонденции из-за рубежа, для переброски в Петербург из Швейцарии газеты «Искра».[304] Тесные контакты связывали Стасова с известными людьми, критично относившихся к царской власти. С писателем Львом Толстым, чьё расположение к Владимиру Васильевичу «было прочным и постоянным, несмотря на расхождение во взглядах на многие вопросы».[305] «Лев Великий», как называл его Стасов, просил подбирать для него те или иные материалы, необходимые для работы. На стасовском столе часто лежали пакеты, предназначенные для отправки в Ясную Поляну.[306] Встречи со Стасовым, проходившие на рубеже XIX–XX столетия, всегда вспоминал и Максим Горький, отзывавшийся о нём как о человеке, «который делал всё, что мог, и всё, что мог, сделал».[307] Главный свой вклад в будущее Стасов неизменно видел в своём научном деле протяжённостью в 50 лет. Вплоть до последнего вздоха (10 октября 1906 года) его больше всего беспокоило, чтобы сделанное им не погибло, не потонуло, «словно какой-то сундук, наполненный хорошими и важными вещами… никому не послуживший, потому что ключ остался у кого-то далеко-далеко в кармане… злая участь, но ещё более злая дума, злое и мучительное сознание!».[308]

ВЛАДИМИР CTАCОВ

ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКИХ БЫЛИН

ВВЕДЕНИЕ

Изучение памятников древнерусской поэзии сделало в короткое время громадные шаги вперёд. Давно ли один из даровитейших писателей наших, Белинский, говорил о русских сказках, что «розыски об их происхождении невозможны, а если бы и были возможны, то бесплодны. Если в этих сказках есть что-нибудь интересное, так это именно их выражение, в котором проявляется русский ум, а не содержание, которое уже по тому самому нелепо, что оно, как иностранное (с Востока или Запада), находится в явном противоречии с русским складом выражения». Немного лет прошло с тех пор, как у нас так говорили и думали, а уже теперь не только странен, но просто невозможен подобный детский взгляд на такие произведения народного творчества, народной фантазии, которыми питались, которые пересказывали или распевали друг другу в продолжение нескольких сотен, даже тысяч лет бесчисленные поколения. Нынче никому уже не придёт в голову говорить об одной только форме, об одном только внешнем выражении там, где речь идёт о таких важных проявлениях народного ума, фантазии и творчества, как сказки и песни. За ними признано значение историческое, в них видят уже теперь памятники верований, понятий, обычаев и всей жизненной обстановки древних сынов рода человеческого. Мудрено было бы иметь в настоящее время иной взгляд ввиду всего, что сделано на Западе для изучения народных сказок и песен. Для того, чтоб наконец оставить навсегда прежние слишком наивные понятия, нам достаточно было хотя узнавать те результаты, к которым пришли путём долгого изучения западные исследователи. И это скоро принесло свои плоды. Наши учёные не только взглянули серьёзными глазами на создания древнего нашего поэтического творчества, но стали изучать их до самого основания, сравнивали их одни с другими, сравнивали с подобными же произведениями у других славянских и европейских народов. Жатва вышла обильная и плодотворная. Число исследователей растёт у нас с каждым днём, и древнерусская поэзия, всё более узнаваемая, начинает давать новые могучие опоры для верного народного самосознания.

Но мне казалось, что при этом изучении не всегда исследование стояло на своей настоящей почве и что это особенно выразилось при изучении наших былин или богатырских песен. Мне казалось, что нельзя признавать чисто русским, совершенно самостоятельным многое из того, что у нас признаётся за таковое: у меня были под руками памятники иных народов, забытые или ещё не узнанные, с которыми необходимо сравнить эти произведения древней русской поэзии. Поэтому я и решился представить на общее обсуждение свои основания и соображения в надежде, что они могут послужить указанием или исходной точкой для дальнейших разысканий.

Настоящее исследование моё состоит из двух главных частей: 1) разбора нескольких главнейших былин наших, и 2) представляемых ими, на мой взгляд, выводов. Но я счёл необходимым предпослать им как введение ещё третью часть: разбор двух сказок: одну — о Еруслане Лазаревиче, другую — о Жар-Птице. Первую — как такую сказку, в которой у нас признают восточное происхождение, а вторую — как сказку, у которой нельзя оспаривать ближайшего родства и тожества с западноевропейской сказкой того же имени. Рассмотрение обеих этих сказок было мне необходимо для выводов, предлагаемых в конце исследования.

Приступая к делу, мне остаётся только просить читателя, чтоб он не сетовал на многочисленные и пространные мои выписки из поэм, песен, легенд и сказок разных иноземных народов: мне необходимо было приводить их целиком, иногда во