всякий день по человеку, и, убив его, спасает царевну, которую на следующий день должны были отдать чудовищу на съедение. Из своего боя Уруслан возвращается с драгоценным камнем, найденным на дне озера, и после того женится на царевне по желанию её отца. Во время первой ночи он узнаёт от своей молодой жены, что в Солнечном городе царствует царевна, которая несравненно краше её. Услыхав это, Уруслан на следующее же утро покидает свою жену и едет в Солнечный город, оставив жене свой драгоценный камень, по которому бы ему можно было узнать рождённого от него сына или дочь его. В Солнечном городе Уруслан действительно находит царевну-красавицу, живёт с нею много лет и совершенно забывает про свою жену. Между тем эта последняя родила сына, которого назвали Уруслан Урусланович. Когда ему исполнилось 12 лет, он узнаёт от матери, кто его отец, и едет отыскивать его. Он приезжает к Солнечному городу; Уруслан бьётся с ним, сшибает с коня, хочет уже заколоть его и в эту самую минуту видит на руке молодого богатыря свой драгоценный камень. Тут следуют расспросы и объяснения, отец с сыном узнают друг друга, оба возвращаются в индийское царство, к жене Уруслановой, и царь отдаёт Уруслану полцарства и пол-имения своего.

Ещё не зная настоящей, полной редакции этой сказки, но только прочитав «Еруслана» в немецком переводе с одного из плохих лубочных изданий позднейшего времени, Яков Гримм уже целых 35 лет назад угадал тонким чутьём своим истинное значение этой сказки: «Сказка о Еруслане, — сказал он, — должно быть, выделилась из какой-нибудь поэмы», а в другом месте: «Можно предполагать, что в сказках о Еруслане Лазаревиче и Илье Муромце заключается главная основа эпических народных поэм, которых стиль и размер походят на таковые же в сербских». Имея нынче в руках наилучшую редакцию «Еруслана», нельзя не вспомнить слов великого немецкого учёного и не подивиться его верному взгляду на поэтические произведения народности, ему совершенно чуждой, да и вообще малоизвестной.

Действительно, многочисленные песни об Илье Муромце, не известные Гримму, оправдывают его предположение о первоначальной стихотворной форме сказаний об этом богатыре. Что же касается сказки о Еруслане Лазаревиче, то хотя мы и не имеем (до сих пор по крайней мере) соответствующих ей песен на русском языке, но зато в настоящее время оказывается, что, с одной стороны, она представляет самое близкое родство с песнями об Илье Муромце, а с другой — с разными восточными поэмами и песнями, и в особенности с повестью о жизни и подвигах одного прославленного восточного богатыря, как они рассказаны в одной знаменитой восточной поэме. Если Гримм не указал на это родство сразу, с такой же определительностью, как он это сделал со сказкой о Бове-королевиче, то этому причиной была, конечно, неудовлетворительная редакция сказки, бывшей у него в руках.

Наш Еруслан Лазаревич есть не кто иной, как знаменитый Рустем из персидской поэмы «Шах-Намэ» («Книга царей»). Конечно, похождения Еруслана составляют, можно сказать, лишь небольшую частицу всего того, что в персидской поэме рассказывается о Рустеме; они, по справедливому предположению Гримма, не больше как эпизод, так как они — отрывок из громадной массы богатырских и волшебных похождений Рустема; но тем не менее нельзя не заметить, пропуская целую груду других эпизодов, что события, совершающиеся с Ерусланом, представляются в нашей сказке точно в том самом порядке, как в «Шах-Намэ» с Рустемом, и вся разница между ними состоит лишь в некоторых более или менее важных подробностях.

Обратим прежде всего внимание на поразительное тожество многих собственных имён, встречающихся в персидском и русском оригиналах. У нас Еруслан живёт и богатырствует при царе Киркоусе; а имя персидского (иранского) царя, при котором совершаются почти все главные подвиги Рустема, — Кей-Каус: Кей есть имя целого рода, фамилии, Каус — собственное имя царя. У нас царя этого зовут но батюшке Киркоданович; в «Шах-Намэ» отец Кей-Кауса был Кей-Кобад, и, таким образом, из первоначального Кей-Кобадович у нас произошло Киркоданович.

По тексту рукописи Ундольского, отца Ерусланова звали Залазарь, тогда как во всех прочих рукописях и печатных изданиях — Лазарь. Лишний слог «За» не ошибка и не случайность: в «Шах-Намэ» отца Рустемова обыкновенно зовут Заль-Зер, что значило на древнеперсидском языке «старый и седой». Имя это было дано Заль-Зеру потому, что он родился с седыми волосами. Персидское Заль-Зер явилось сначала на нашей почве в форме Залазарь, а из неё впоследствии по сходству звуков образовано христианское Лазарь, и Еруслан Залазаревич превратился в Еруслана Лазаревича.

В русской сказке конь Ерусланов называется Араш, в «Шах-Намэ» — Ракш, что на древнеперсидском языке значило «пёстрый, блестящий, живой».

Если же от собственных имён мы обратимся к подробностям событий, то найдём в одних случаях совершенное тожество, в других — ближайшее сходство.

В «Шах-Намэ» рассказ о Рустеме начинается событиями, которых в русской сказке нет. Говорится о чудном рождении Рустема, потом о богатырских качествах, которые проявились в Рустеме с самого первого детства: «Десять кормилиц кормили его грудью; когда его отняли от груди, он принялся за хлеб и мясо и стал съедать столько, сколько пять взрослых человек вместе; уставали его кормить. Дед его по имени Сам не мог надивиться его росту, стану, широкой груди, ногам крепким, как ноги верблюда, его львиному сердцу, его силе, подобной силе льва и пантеры; никто не мог с ним равняться ни в силе, ни в красоте и величии. Все в один голос говорили, что такого ребёнка ещё никогда не бывало на свете» (Mohl, 357–361). Первый подвиг Рустема-ребёнка тот, что он палицей убивает бешеного белого слона, сорвавшегося с цепи. Всех этих подробностей в нашей сказке нет. Еруслановы первые годы не отличаются ничего особенным, лишь с десятилетнего возраста у него оказалась такая сила и задор, что кого он ни схватит за руку, тому руку вырвет, кого ни схватит за ногу, тому ногу выломит, и это кончается изгнанием Еруслана из царства: этого о Рустеме не рассказывается. До сих пор, таким образом, между «Шах-Намэ» и нашей сказкой сходства ещё нет.

Но вслед за рассказом о детстве начинаются черты близкого сходства. Рустем, собираясь в первый поход, говорит отцу своему Заль-Зеру: «Мне нужен конь величиной с гору, которого я один мог бы поймать арканом; такой конь, который