— За что? — сдавленно всхрипнул он.

— А вот за то самое, — был ответ.

С тех пор капитан Флум заставлял себя не спать по ночам как можно дольше. Ему очень помогали кошмарные вопли Обжоры Джо. Слушая ночь за ночью эти пронзительные вопли, он возненавидел Обжору Джо лютой ненавистью и очень хотел, чтобы Вождь Белый Овсюг подкрался однажды на цыпочках к его койке и вспорол бы от уха до уха горло ему. Но на самом-то деле капитан Флум спал по ночам как убитый и только видел во сне, что не спит. А проснувшись наутро, чувствовал себя таким изможденным от недосыпа, что сразу же засыпал опять.

Преображение капитана Флума наполняло Белого Овсюга дружелюбной гордостью. Капитан Флум лег однажды спать общительным бодрячком, а встал унылым анахоретом, и Вождь Белый Овсюг горделиво считал нового капитана Флума своим творением. Он вовсе не собирался вспарывать ему горло от уха до уха. Он просто пошутил — как шутил, говоря, что умрет от воспаления легких, или предлагая доктору Дейнике померяться с ним силами в индейской борьбе, или смачно врезая по носу полковнику Мудису, — такие уж у него были шутки. Когда он притаскивался вечерами пьяный в свой трейлер, ему хотелось просто лечь и уснуть, а вопли Обжоры Джо поминутно его будили. Ему становилось муторно, и он был бы очень рад, если б кто-нибудь подкрался на цыпочках к палатке Обжоры Джо, снял у него с лица спящую там кошку Хьюпла и вспорол бы ему горло от уха до уха, чтобы все, кроме капитана Флума, смогли наконец спокойно уснуть.

Белого Овсюга не жаловали в эскадрилье, даром что он бил время от времени, на радость генералу Дридлу, полковника Мудиса по носу. Не жаловали и майора Майора, а выяснил он это, когда узнал, что его назначили командиром эскадрильи, — узнал от полковника Кошкарта, который примчался к ним в своем яростно рычащем форсированном джипе наутро после того, как при бомбардировке Перруджи сбили майора Дулуса. Джип полковника Кошкарта замер, взвизгнув тормозами, у канавы, отделяющей шоссе от кособокой баскетбольной площадки, откуда майора Майора выгнали в конце концов — кулаками, пинками и камнями — его почти что друзья.

— Вас назначили командиром эскадрильи! — рявкнул ему через канаву полковник Кошкарт. — Да только ничего это не значит, не думайте, потому что вы будете только значиться командиром, а значит, ничего это не значит, понятно?!

Резко развернувшись, так, что у джипа пронзительно заскрипели шины, полковник Кошкарт с ревом умчался, а майор Майор даже не заметил, что лицо ему запорошило выброшенной из-под колес пылью. Его ошеломила сообщенная новость. Безмолвный и долговязый, стоял он с отвисшей челюстью у канавы, держа в длинных руках потертый баскетбольный мяч, а семена ядовитой злобы, посеянные полковником Кошкартом в благодатную, как вскоре выяснилось, почву, стремительно укоренялись в душах тех самых солдат, которые играли с ним в баскетбол и даже — небывалый для него случай! — почти дружили. Он судорожно екнул, тщетно пытаясь что-то сказать, а его растерянные глаза стали огромными и влажными, словно их застилал непроглядно-едкий туман издавна знакомого ему одиночества.

Полковник Кошкарт, как и его штабисты, был заражен духом демократизма — он считал, что все люди сотворены равными, и третировал своих подчиненных с равным высокомерием. Однако он верил в своих людей. Он верил — и часто повторял это, приезжая на инструктаж, — что его пилоты по крайней мере на десять боевых вылетов превосходят всех остальных, а тот, кто с ним не согласен, может катиться к чертовой матери или куда глаза глядят. Катиться куда глаза глядят, как узнал Йоссариан, навестив рядового экс-первого класса Уинтергрина, он мог после десяти дополнительных боевых вылетов.

— Что-то я не совсем понимаю, — запротестовал Йоссариан. — Так прав доктор Дейника или не прав?

— А сколько он сказал?

— Сорок.

— Доктор Дейника сказал тебе правду, — признал рядовой экс-первого класса Уинтергрин. — Сорок боевых вылетов достаточно — так считают в штабе Двадцать седьмой армии.

Йоссариан возликовал.

— Значит, я могу отправляться домой? У меня ведь уже сорок четыре.

— Ты что — псих? — осадил его рядовой экс-первого класса Уинтергрин. — Никто с тобой даже и разговаривать не будет об отправке домой.

— Да почему?

— Поправка-22.

— Поправка-22? — изумленно переспросил Йоссариан. — Она-то тут при чем?

— А при том, — терпеливо разъяснил ему доктор Дейника, когда Обжора Джо доставил его обратно на Пьяносу, — что ты всегда должен выполнять приказ своего непосредственного командира.

— Но ведь в штабе армии говорят, что после сорока вылетов я могу отправляться домой!

— Во-первых, про дом они ничего не говорят. А во-вторых, по уставу ты обязан выполнять каждый приказ командира. И даже если полковник Кошкарт самоуправствует, ты все равно должен ему подчиняться, а иначе тебя обвинят в невыполнении приказа. И тогда уж тебе несдобровать, штаб армии об этом позаботится, будь уверен.

Йоссариан сокрушенно сник.

— Стало быть, мне придется дотягивать до пятидесяти вылетов? — с горечью спросил он.

— До пятидесяти пяти, — поправил его доктор Дейника.

— Каких еще пятидесяти пяти?

— А таких, которых требует теперь от вас полковник Кошкарт.

Услышав слова доктора Дейники, Обжора Джо облегченно вздохнул. Йоссариан сграбастал его за шиворот и заставил немедленно лететь обратно к Уингергрину.

— Что мне сделают, — по секрету спросил он, — если я наплюю на новый приказ Кошкарта?

— Возможно, мы тебя расстреляем, — ответил ему рядовой экс-первого класса Уинтергрин.

— Мы? — удивленно воскликнул Йоссариан. — С чего это ты вдруг решил затесаться в их шатию?

— А что мне, по-твоему, делать, когда речь заходит про расстрел? — огрызнулся рядовой экс-первого класса Уинтергрин.

Йоссариан окончательно сник. Полковник Кошкарт снова заставил его спасовать.

Самолет Йоссариана пилотировал обычно Маквот, брившийся по утрам в ярко-красной, неизменно чистой пижаме на свежем воздухе возле палатки и превосходно дополнявший в своей нелепой непостижимости безумную картину мира. Маквот, пожалуй, был среди них самым глубоким психом, потому что при всем его здравомыслии совершенно спокойно воспринимал войну. Коротконогий и широкоплечий, он постоянно насвистывал бодрые эстрадные мотивчики, а играя в покер или очко, звучно щелкал при сдаче картами о колоду, чем доводил Обжору Джо до исступленного отчаяния, так что он, злобно заикаясь, начинал поносить Маквота на чем свет стоит и даже норовил затеять с ним драку.

— Ты же щелкаешь, подлюга, только чтоб меня довести! — хрипло завывал он, пытаясь вырваться из цепких рук Йоссариана, который не пускал его к Маквоту. — Ему ж, распроподлюге, просто хочется послушать, как я ору! — хрипел, вырываясь, он.