Йоссариан знал, что все это выдумки, но не перебивал Белого Овсюга, который навеки, как он сказал, потерял из виду родителей. Да не очень, впрочем, огорчился, потому что они были его родителями только по их собственным словам, а врали ему так часто, что и об этом вполне могли наврать. Зато про судьбу двоюродных братьев и сестер он знал гораздо лучше — они прорвались обманным маневром на север и забрели по ошибке в Канаду. Когда им захотелось вернуться, их задержали на границе американские иммиграционные власти. Им не разрешили жить в Штатах на том основании, что они красные.

Шутка получилась остренькая, но доктору Дейнике было не до смеха — и он ни разу не улыбнулся, пока Йоссариан, после следующего боевого вылета, опять не попросил его об освобождении от полетов. Тут доктор Дейника мимолетно усмехнулся и начал бубнить, как обычно, про собственные беды, среди которых первое место занимал Вождь Белый Овсюг, пристававший к нему с предложением померяться силами в индейской борьбе, а последнее — Йоссариан, опсихевший, как считал доктор Дейника, до потери сознания.

— Ты напрасно теряешь время, — сказал он.

— Неужели тебе трудно освободить от полетов психа?

— Почему же трудно? Я просто обязан это сделать. Такова инструкция.

— Так освободи меня. Я же псих. Спроси хоть у Клевинджера.

— А где он, твой Клевинджер?

— Да спроси кого угодно. Все они скажут, что я законченный псих.

— Так они сами психи.

— А почему ж ты не освобождаешь их от полетов?

— А почему они меня об этом не просят?

— Потому что психи, вот почему.

— Правильно, психи. И поэтому не им решать, псих ты или нет. Согласен?

Йоссариан пытливо посмотрел на доктора Дейнику и попытался начать с другого конца.

— Ну а Орр — псих? — спросил он.

— Разумеется, псих, — ответил доктор Дейника.

— И ты можешь освободить его от полетов?

— Разумеется, могу. Но он сам должен меня об этом попросить.

— Так почему ж он не просит?

— А потому что псих. Его ведь уже несколько раз сбивали, а он продолжает летать. Стопроцентный псих. Разумеется, я могу освободить его от полетов. Но он сам должен меня об этом попросить. Такова инструкция.

— Значит, по инструкции ты можешь его освободить?

— Не только могу, но просто обязан.

— И ты освободишь его?

— Нет. Не получится.

— А что, есть какая-нибудь закавыка?

— Да уж не без этого. Поправка-22. «Всякий, кто хочет уклониться от выполнения боевого задания, нормален», — процитировал на память доктор Дейника.

Была только одна закавыка — Поправка-22, — но этого вполне хватало, потому что человек, озабоченный своим спасением перед лицом реальной и неминуемой опасности, считался нормальным. Орр летал, потому что был псих, а будучи нормальным, отказался бы от полетов — чтоб его обязали летать, как всякого нормального пилота, по долгу воинской службы. Летая, он проявлял себя психом и получал право не летать, но, реализуя это право, становился нормальным и отказаться от полетов не мог. Пораженный всеобъемлющей простотой Поправки-22, Йоссариан уважительно присвистнул.

— Да, поправочка что надо, — сказал он.

— Лучше не придумаешь, — подтвердил доктор Дейника.

Поправка-22, эллиптически замкнутая на себя — по образцу планетарной — система с нерасторжимо сбалансированными парами, была неумолимо логичной и абсолютно самодостаточной. Ее бесподобное совершенство казалось Йоссариану таким же устрашающе законченным, как совершенная бесподобность современного искусства, а современное искусство казалось ему порой таким же сомнительным, как темнота в глазах у Эпплби, про которую толковал ему Орр. Орр уверял его, что у Эпплби темно в глазах.

— Неужели не замечал? — сказал Орр, когда Йоссариан подрался в офицерском клубе с Эпплби. — Точно тебе говорю: у него темно в глазах, только сам он про это не знает. А настоящего-то мира и не видит.

— Как же он может не знать? — удивился Йоссариан.

— А как он может узнать? — с нарочитым терпением переспросил Орр. — Ну как он увидит, что у него темно в глазах, если у него темно в глазах?

Это выглядело ничуть не бессмысленней, чем все остальное вокруг, и Йоссариан решил поверить Орру на слово — тем более что тот вырос в темной глухомани далеко от Нью-Йорка и знал о первобытной жизни с ее первозданной темнотой куда больше Йоссариана, а главное, никогда не врал ему про что-нибудь важное, как делали все йоссарианские свояки и кровные родственники, учителя и духовные наставники, приятели, соседи, газетчики и правители. Йоссариан внимательно обдумал сообщение Орра, а дня через два поделился своим секретом с Эпплби — просто чтобы сделать доброе дело.

— Эпплби, у тебя в глазах темно, — доброжелательно шепнул он, когда они столкнулись возле парашютной палатки перед плевым налетом на Парму.

— Чего-чего? — вскинулся Эпплби, подозревая подвох, потому что Йоссариан давно уже с ним не разговаривал.

— У тебя в глазах темно, — повторил Йоссариан. — Темно, понимаешь? Вот ты этого и не видишь.

Эпплби с неприязненным изумлением воззрился на Йоссариана, молча обошел его и молча залез в джип, чтобы ехать на инструктаж, который проводил в инструктажной палатке суетливый майор Дэнби, собирая там перед вылетом всех ведущих пилотов, бомбардиров и штурманов. Когда джип выехал на прямую дорогу, Эпплби, стараясь, чтоб его не услышали водитель и капитан Гнус, развалившийся с закрытыми глазами на переднем сиденье, вполголоса обратился к Хавермейеру.

— Послушай, Хавермейер, — неуверенно пробормотал он, — у меня в глазах темно?

— Бревно? — удивленно сморгнув, переспросил Хавермейер.

— Да нет, я говорю — у меня в глазах темно?

— Темно? — Хавермейер опять удивленно сморгнул.

— Вот-вот, в глазах. Так посмотри — темно?

— Ты что — псих? — спросил его Хавермейер.

— Я-то не псих, это Йоссариан псих. А все-таки посмотри — темно или нет? Только не скрывай. Потому что мне надо знать.

Хавермейер слизнул с ладони последние крошки козинака, нагнулся к Эпплби и внимательно заглянул ему в глаза.

— Нисколько не темно, — объявил он.

Эпплби глубоко и с огромным облегчением вздохнул. У Хавермейера к носу, щекам и губам прилипли крошки козинака.

— Вытрись, — посоветовал ему Эпплби. — У тебя от козинака даже в ноздрях черно.

— Лучше уж в ноздрях, чем в глазах, — буркнул Хавермейер.

Офицеров пяти ведомых экипажей каждого звена из всех трех эскадрилий возили в грузовиках на общеполковой инструктаж, который начинался получасом позже, а нижние чины — радисты и стрелки — инструктаж вообще не проходили, поэтому их доставляли прямо на аэродром и высаживали у тех самолетов, в которые они были назначены на очередной вылет; тут им и полагалось ждать — вместе с механиками наземного обслуживания — проходящих инструктаж офицеров, а когда те приезжали и, с грохотом откинув задние борта грузовиков, спрыгивали на землю, собравшиеся наконец в единое целое экипажи рассаживались по самолетам.