Луцк. Он ждет бурной деятельности и тяготится однообразием провинциальной жизни. Утешение доставляет лишь игра какой-то девочки-музыкантши, которую он «открыл» в захолустном ресторанном оркестре и собирался вывезти с собой в Петроград.

Захолустье. Ресторанный оркестр. И девочка-музыкантша.

Вряд ли она услаждала его Бетховеном. Скорее всего, он отдался мгновенному чувству.

«Сколь мимолетны ни были бы мгновения, но в них отражался характер во всей его многогранности. И если Федор Линде любил, то в этой любви участвовали все его качества и недостатки».

«Не стоит распыляться перед финальным аккордом», — решил Владимир Абрамович и вычеркнул про любовь и девушку-музыкантшу.

«Линде — герой исторического мгновения! Он был тем, кто с решетки Таврического дворца приказал толпе солдат и обывателей строиться в ряды и стать армией революции. Революция усыновила его, учуяв в нем природную близость, стихийное родство. Основная черта характера Линде — стихийность, непреодолимая цельность человеческого порыва. И поэтому в минуты, когда революция разрушала наружные покровы и выбрасывала море кипящей лавы, Линде проникался величием этой победы и становился ее героем. И как стихия слепо, необузданно расточает свои силы, так и Линде знал только один предел своей свободы — смерть. Впрочем, внутренне он презрел и это последнее ограничение».

В последнем предложении Владимир Абрамович заменил точку на многоточие.

Страна деревьев

— …Был, вообще-то говоря, один мальчик, и был он очень грустным. Почему? Потому что мечтал путешествовать по свету, а путешествовать было не на чем. Не то чтобы самолета или корабля — у него даже обыкновенного велосипеда не было.

— Алексей Федорович, разве вы не на самоизоляции?

— Я? На полнейшей.

— А у меня справка. Могла бы поддаться искушению и поехать в Тель-Авив. Представилась бы сестре самоубийцы как русская из Израиля, которая пишет, читает и думает.

— Мальчика люди не занимали. Он любил деревья. И отправился в их Страну. Он давно заметил, что деревья ведут себя немного странно. Например, подходит он к знакомому месту в лесу, и кажется ему, что деревья стоят не совсем так, как в прошлый раз.

— А если войти в лес осторожно?

— Да, и тихо-тихонечко посвистеть… Так он и сделал. Вошел в лес на цыпочках, свистнул тихо-тихонечко — и деревья ожили! Клены, дубы и ели со скрипом расправили свои сучья — о-о-о-о-о-х! — и по лесу разнесся протяжный вздох облегчения. Дубы вздыхали потише, частыми вздохами. Потом деревья открыли глаза, которые у них были на листьях — они никогда не открывают их, когда рядом чужой. Для тупых и бесчувственных людей деревья кто? Толпа палок.

Сказка французского писателя Леклезио в вольном пересказе Алексея Федоровича долгая, а на экране уже выстроилась «толпа палок».

1914

«Полки выступают, готовые к бою.

У всех одинаково строгие лица.

Я двери печалью закрою

И буду за них, за ушедших, молиться».

Эти стихи под псевдонимом «Канев» будут опубликованы в 1915 году в футуристическом сборнике «Весеннее контрагентство муз». Владимир Абрамович в хорошей компании — Бурлюк, Каменский, Пастернак, Маяковский, Хлебников.

У войны одинаково строгие лица, а культура разнолика. Стричь ее под одну гребенку будут специально сформированные бригады парикмахеров. Процесс подготовки асинхронен: одни уже острят ножницы, другие еще рассуждают о свободе мысли.

«Великой России — кроме „густо развитой сети железных дорог“ — нужно будет, и сейчас это началось, достаточное количество Культуры, — обращается Булюк «ко всем жрецам искусства, даже к тем безымянным, чье имя „дилетанты“ и чей жертвенник чадит лишь в краткие моменты свободы от каторги жизни».

«Пусть сильный не душит сознательно слабых.

Слабые стаей не загрызают сильного.

В мире эстетических отношений — уважение к чужому мнению (творчеству) единственное, всякого культурного человека достойное, поведение».

Далее Бурлюк обращается к публике, сравнивая ее с «тиглем из огнеупорной глины», и просит ее «любить искусство». А именно — «полную свободу», которую оно дает.

«Не бойся оригинальности!

Бойся пустых полок в книжных шкафах!»

Три года

Держат ли книги в парикмахерских? В Старом Городе в мусульманском квартале есть мужские парикмахерские, где все на виду, и она наблюдает издалека, как падают пряди с ножниц, как машинка катком проходит по черной гриве, оставляя на черепе светлые борозды; за какие-то десять минут от всего волосяного обилия остается один бобрик. Довольный клиент смотрит в зеркало. Голове стало легче. Кажется, там были какие-то журналы, но не книги.

Посыльный в мотоциклетном шлеме принес бандероль из Яд Вашем. «Дневник Отто Вольфа». Письмо с предложением перевести книгу со словацкого на английский. Английский ладно, но откуда она знает словацкий?