Четвертая часть врага кричит на нее, чтобы валила отсюда. Девочка уходит с оголенной правой. Будет часто ломать именно ее после семидесяти. Ни одна из частей врага даже не преследует ее, чтобы узнать, где же лагерь. Враг подавлен, все его части не говорят друг с другом еще пару суток, а те, кто выживает и возвращается домой, особенно не любят потом вспоминать именно этот эпизод, хотя делали вещи значительно страшнее. Девочка приходит в лагерь с синячищем на запястье и следом на локтевом сгибе, не плачет и не хочет говорить еще несколько дней. Брата нет, он на задании. С этого дня в девочке навсегда поселяется настоящая бездонная крынка с ужасом. Мама ее обнимает, но крынка плещется и плещется. Брат возвращается в партизанский отряд, видит сестру, чувствует всплески ужаса, начинает догадываться только теперь, что на самом деле такое война.

Когда брату девочки четырнадцать, брат-рифма возвращается в отряд без него. Рассказывает, что в того попала пуля врага и он упал. Дальше враг погнал партизан вглубь болота, и мальчик-рифма не смог вернуться за другом. Мама молится, девочка молится. Крынка с ужасом пополняется. Брат не возвращается никогда. Брату-рифме не к кому теперь рифмоваться. Девочка выживает. Мама выживает. Брат-рифма выживает. Возвращается в Ленинград, узнает о том, что именно он не застал в родном городе. Маму-рифму и сестру-рифму он не находит никогда. Становится директором школы. Девочка становится медсестрой. Ставит детям уколы, прививки, часто в руку.

Во мне плещется крынка ужаса. Досталась мне по наследству. Гораздо мельче, чем девочкина, моя – малюсенькая. Но мне хватает. Когда ужас расплескивается или пополняется извне, то у меня случаются приступы. Этот ужас – знание того, что самое страшное и бесчеловечное на свете точно существует. И это моя прививка. Ее побочки – мои ОКР и депрессивные эпизоды. Они у меня не из-за взросления в девяностые или персональной сверхчувствительности, а от того, что моей бабушке-десятилетке хотели отрезать руку армейским ножом люди, которые оккупировали ее страну. Из-за руки моей бабушки я против любой войны.

Саша Карин

Сезон кабанов

План был простой: убраться подальше от Москвы. Переждать пару месяцев в настоящей глуши, поправить здоровье, надышаться свежим воздухом и на трезвую голову решить, что делать дальше.

Стоит сказать, что к осени 2021 года я походил на живую иллюстрацию из справочника по наркологии. Из всех возможных вредных привычек, которые доступны человеку моего поколения, я собрал приличный букет из наиболее опасных. Следующий шаг – героин и гача-игры. Впрочем, и они уже были не за горами.

Да, к двадцати девяти годам я перепробовал многое из того, что пробовать не следовало. Особое беспокойство вызывала поврежденная память: нередко я забывал имена своих близких друзей, а приходя в магазин за покупками, бессмысленно таращился на стеллажи, силясь вспомнить, где я вообще нахожусь – в «Диксоне» или в «Пятерочке»?

Больше так продолжаться не могло – работу в журнале я уже потерял. Действительно, кому нужен вконец опустившийся журналист, неспособный связать пару слов в предложение? Жалкое зрелище.

В общем, к сентябрю я уже понимал, что дошел практически до точки невозврата. Моя изношенная нервная система, как и больное сердце, нуждались в немедленной перезагрузке. Побег от соблазнов цивилизации стал моей навязчивой идеей…

* * *

Подходящее жилище я нашел на «Авито». Уютный двухэтажный домик, удачно затерянный в Можайском лесу. Путь из Москвы занял у меня целый день. Электричка, автобус от станции… Дальше – на север от поселка Старая Руза: шесть километров по убитой бетонке до последнего СНТ, потом – еще два километра по грунтовке и, наконец, пять сотен метров непроходимого болота с глубокими колеями. Вокруг только непуганые дятлы, лисы, змеи, лоси и кабаны.

Охотничьи угодья начинались в двух шагах от крыльца. В какую сторону ни посмотри – везде смешанный лес, буйство растительности. Кричать можно сколько угодно – никто не услышит. Словом, идеальная обстановка для того, кто хочет пожить аскетом и обрубить все концы.

С хозяином мы встретились на заросшей поляне у повалившегося плетня. Сурового вида дагестанец представился Романом, а я назвал свое настоящее имя.

У меня были основания полагать, что бородатый мужик чуть за сорок, сдающий участок в таком оригинальном месте, наверняка скрывается от закона. (Позже он сам мне признался, что прожил тут почти целый год – после того как «откинулся».)

Разумеется, я зацепился за эту возможность, чтобы сбить цену. Указал на пару недостатков (гнездо шершней под крышей, линия электропередач, проходящая в десяти метрах от южной стены, отсутствие дренажей и многое-многое другое). Но в целом дом мне понравился, и мы ударили по рукам.

– Сань, если будут дожди, сливай септик, – говорил Роман, придирчиво оглядывая мои тощие руки. – Но только по вечерам, чтоб никто не увидел. Справишься?

Я кивнул. Тогда я еще не подозревал, что мне предстоит запускать насос практически каждую ночь: тянуть удлинитель на улицу под нескончаемым дождем. До сих пор не знаю, как не умер от удара током.

– И еще… – продолжал он с напором, – не говори, что меня знаешь.

Должно быть, я не сдержал удивления, потому что хозяин поспешил улыбнуться.

– Тут иногда ходят грибники. Гоняй их с участка, а если вдруг спросят, ты говори, что приехал на выходные. – Тут он опять посмурнел. – И не пизди особо, лады?

Ну разумеется. Его карта была заблокирована, и я расплатился наличными. Потом мы обменялись взглядами, полными недоверия, и распрощались. Так начались два самых безумных месяца в моей жизни.

* * *

Начну с того, что с условиями мне повезло. Представьте дом героя Джонни Деппа из фильма «Тайное окно». Конечно, бюджетный вариант… На первом этаже были бойлер с горячей водой, раковина и даже душевая кабина (пусть и ржавая – я не стал придираться). Кухня с газовой плитой и холодильником ЗИЛ. Наверху – крепкая двуспальная кровать и телевизор с приличной диагональю. Не зря я привез из Москвы старую «соньку». Первые ночи я коротал исключительно за приставкой, залипая до самого рассвета в Diablo III (естественно, только хардкор, максимальная сложность).

Короче, у меня было все необходимое – и даже чуть больше – для того, чтобы протянуть пару месяцев. Избалованный городской тунеядец, поначалу я действительно не испытывал в чем-либо недостатка. По утрам собирал грибы (в основном подосиновики) и читал вслух Есенина, бродя по поляне перед домом: мне нужно было привести в порядок желудок и поправить память. Поначалу все шло неплохо…

А потом объявился он – гребаный дятел. Он явился на седьмой день моего пребывания с рассветным лучом. Первая неделя чудовищной трезвости – и вдруг кто-то долбит