и вывалиться – в снег, на обочину, под колеса, куда-нибудь, но не было. Ничего там не было.

– У меня уже десять лет секса не было.

Эта фраза, брошенная словно ненароком, вдогонку, вдарила мне по затылку.

– Остановите здесь. – Я изо всех сил старалась, чтобы голос не дрожал, не сипел, чтобы звучал ровно и уверенно. Так и было, не хватало лишь громкости.

– Мы же еще не доехали.

– Я выйду здесь. Нужно в магазин.

– Если пожалуетесь, я знаю, где вы живете.

Машина медленно остановилась, щелкнули блокираторы. Я сгребла сумку, телефон с включенным судоку, не с первого раза уцепилась за ручку и выскочила наружу. Я бежала к светящейся вывеске «Перекрестка», прям как тогда – изо всех сил. Как и тогда, я думала о том, чтобы удалось, ну пожалуйста, чтобы все-таки получилось. К счастью, я и зимой ходила в кроссах, поэтому других мыслей в голове не было. За дверью магазина, в тепле (не вонючем, безопасном), прижалась к стене и разревелась. Рыдала как следует – навзрыд, снова потонув в той ночи.

– Почему ты просто не можешь взять и успокоить меня?

Паша разгонялся постепенно. Сначала его голос звучал ровно и примиряюще, но с каждым новым предложением он набирал обороты, становился надрывным, будто лающим. Лет в тринадцать меня повалил на землю доберман, которого кто-то притащил без поводка и намордника к маме на работу. Пес лаял мне в лицо, а я подавилась таблеткой от кашля и испугалась, что умру вот так глупо. Задохнуться, когда на тебя накинулась собака. Даже звучит по-дурацки.

Я обняла его и неловко похлопала по плечу. Паша плакал, когда ему что-то не нравилось. Его лицо сжималось в грустную картофелину, и он пыжился, пыжился, всхлипывая. Пьяный Паша больше завывал, и я видела, как из носа лезут сопливые пузыри, лопаются и путаются в бороде. Но «мы» пили редко, хотя раньше мне нравилось сидеть с пивом и фо-бо на фуд-корте, и я ездила на Китай каждую пятницу. Паша не любил азиатскую кухню и пиво, и вообще в центре в это (любое) время одни пробки. Вот и сегодня мы тащились по Старой Басманной из моего универа. У Паши тоже была куча пар, еще ученики и болтающаяся между электричками мама, и он мало спал, но все равно вклинивался в мои суматошные будни безапелляционным:

– Я тебя заберу.

Те несколько месяцев, что мы встречались, положенный конфетно-букетный период мы проводили в обсуждениях, что я делаю не так и как тяжело со мной управляться. Мне было неудобно и стыдно, до тяжести в животе и приступов тахикардии, когда пульсирует одновременно в ушах, груди и горле, и я совсем не возражала. Начало отношений, а я уже все испортила.

– Ты думаешь как одиночка. Мы пара, ты должна думать о нас, а не о себе.

Я слабо дернулась и отвернулась к окну, чтобы он не заметил, что я почти плачу. Плакать при нем мне тоже было неудобно, потому что он начал первый, а я не заслужила. Светофор опять переключился на красный, а мы и метра не проехали. Обида все еще иногда во мне брыкалась, ведь я совсем не думала и не делала того, о чем он говорил, но Паша размахивал руками и бил по рулю, и через несколько минут я согласилась: и думала, и делала.

Паша все выплевывал слова в лобовое стекло машины. Платье под мышками снова подмокло, ладони прилипли друг к другу, я медленно водила глазами по салону. Он злился, потому что опять приехал за мной, а я вышла с пар без настроения, прибитая к земле сессией и дедлайнами. Я обожала учиться, зарываться в книжки и работы, а потом медленно погибать, когда сил уже не хватало, но то всегда были приятные страдания, умиротворяющие.

– Почему ты так делаешь?

– Не знаю.

– Затрахало твое «не знаю».

Он щелкал меня по носу этими словами. У моего дедушки был красивущий охотничий пес, с красной гладкой шерстью и умными глазами. Но даже этот пес, безупречный в своей воспитанности и природной неспешности, умудрялся не вовремя гавкнуть или залезть ушами в миску с кашей. Тогда дедушка качал головой и проходился двумя пальцами по собачьему носу.

– Ыть, Барон, стервец.

Я из раза в раз тыкалась ушами в миску с кашей.

– Ты какая-то неблагодарная. Я все для тебя делаю, выполняю все твои сраные хотелки.

Но я ничего не хотела. Разве что залезть на кровать с ноутом, включить сериал и есть чипсы прямо на одеяле. Или купить бутылку рислинга, выпить половину, напялив разглаживающую маску для лица – хоть как-то компенсировать отечность. Паша почти перелез на пассажирское, пытался заглянуть мне в лицо (мы все равно не ехали, пропустили уже черт пойми сколько зеленых). Паша не верил, что мне стыдно, и вдавливал меня в кресло своим голосом. А ведь мне было стыдно – мучительно неудобно.

– Ты могла бы уже сто раз меня поддержать.

Механическая коробка скрежетнула, машина качнулась еще на полметра вперед, и я вместе с ней – не выдержала. Слезы уже не спрашивали, они рвались из меня судорожными толчками. Я сложилась пополам, как сушилка для белья, и попыталась засунуть лицо между ног, чтобы ляжками приглушить всхлипы. Паша перехватил меня за шиворот по пути, воткнул пальцы мне в подбородок и подтянул к себе. Я пыталась вывернуться, кричала что-то про «не трогай, не трогай же», но его руки (сильные, жесткие) придушили меня объятиями. Паша всегда успокаивал насильно, прижимал покрепче, говорил ласково, какая я дурочка, миленькая-маленькая-дурочка. Мне было тяжело дышать, потому что он сдавливал своей любовью шею, грудную клетку, я умывалась слюнями. Мой взгляд теперь метался от руля, на сиденье, к двери. Я посмотрела на пимпочку и про себя улыбнулась: вот она. Кнопочка блокиратора на месте, важно торчала из двери. Я рванулась к ней, Пашино предплечье напряглось на секунду, потом отпустило, я дернула автоблокиратор и вывалилась на дорогу, долбанув дверью соседнюю машину.

– Дура, ты че?! – вылетело из Пашиной машины. Загорелся зеленый, другие машины медленно поползли мимо, меня материли. Я распласталась жопой и разъехавшимся пальто по асфальту и рвано засмеялась.

Открылась.

Евгения Некрасова

Прививка

Люди идут. Летом идут. Легко одеты. Парад, но странный, на дороге в лесу. Лето хорошее, не жаркое, но и не холодное, без воды с неба. Люди чаще всего дети и женщины и немолодые. Идут. Все несут что-то по чуть-чуть. Чемоданчик. Или тюк. Или кастрюлька. Идут ловко и бодро. Одежда у многих солидная и даже нарядная, но потрепанная, несвежая. Идут не первый день.