Я устроился на своем месте и на минуту замер, чтобы оценить свое новое убежище. Оно было тесным, и я не имел возможности даже вытянуть руки и ноги. Воздух был спертым и вонючим, но солома, которую мы принесли с собой, помогла сделать мое обиталище более удобным. Было темно так, что хоть глаз выколи. Сюда не проникал ни малейший луч света. Поначалу было трудно привыкнуть к полному отсутствию света, но вскоре я приноровился к нему и даже стал находить в этом какой-то комфорт.

Чуть раньше тем же вечером Маруся вышла из дому и отправилась к Гришиной жене, чтобы проинформировать ее о случившемся. Супруга Гриши жила на другой стороне городка, примерно в 2 километрах от нас. Примерно через час после того, как мы устроились в своих убежищах, около 3 часов ночи, мы поели прямо на месте, и впервые еду нам принесла Шура. Затем я попытался немного поспать, но, как оказалось, это было довольно сложно. Меня не оставляло ощущение, будто кто-то подкрадывается ко мне. Когда заперт в норе под землей, будто крот, то немудрено, что тебе кажется, будто кто-то постоянно ползает там, наверху, пока ты лежишь здесь на своей постели из соломы. Ко всему прочему, этот спертый затхлый воздух и скверный запах. Мы позаботились о том, чтобы обеспечить приток свежего воздуха в наши убежища, однако часть этого воздуха все же не проникала внутрь.

Наконец мне удалось заснуть. Когда я проснулся, то на секунду высунул из своего убежища голову. Я понял, что день давно уже был в полном разгаре, солнце стояло на небе довольно высоко. Почти полное отсутствие света в наших норах сделало переход с ночи на день и обратно практически незаметным. Вот проходит день, и снова наступает ночь. Мы трое могли общаться друг с другом в своих укрытиях, но практически не разговаривали. Мы никак не могли знать, нет ли снаружи кого-нибудь, кто мог бы нас услышать, поэтому между собой мы договорились, что самое безопасное для нас будет в течение дня соблюдать тишину.

Самыми худшими были первые из проведенных в укрытии дней. В дневное время здесь становилось слишком жарко, настолько, что временами я сбрасывал с себя всю одежду. Кроме того, я весь покрылся вшами и чесался практически постоянно. В результате мое тело было покрыто язвами от жары и от почесов. На третий день я попросил у Шуры керосиновую лампу, чтобы избавиться от вшей. Терпеть я уже не мог. Она принесла мне лампу, но я быстро отказался от своей идеи, поскольку спичек, чтобы ее зажечь, не было.

Три женщины взяли на себя обязанность заботиться о нашей безопасности и кормить нас. Маруся заботилась о своем друге Иване, за Гришей присматривала его жена, а меня поручили заботам Шуры. В наших укрытиях было достаточно места, чтобы туда могли забраться наши няньки, принести нам еду и на некоторое время составить компанию. Еду нам приносили по утрам в 5 часов и в 10 часов вечера под покровом темноты. Утром нам давали по килограмму хлеба, суп и стакан воды, брюссельскую капусту, а также иногда кусок мяса, курицы или индейки. По вечерам, если повезет, мы ели жареную картошку с жареным яйцом и пили воду. От случая к случаю нас угощали и самогоном, который для русских был как луч света.

Шура забиралась внутрь моей норы с едой и сидела в темноте, пока я ел. Она жаждала моего внимания, и я охотно уделял ей его. Когда я заканчивал с едой, мы начинали разговаривать, и эти разговоры с каждым днем становились немного длиннее. Поскольку места для двоих было очень мало, у нас не было выбора, кроме как сидеть практически друг на друге.

На третий день она оставалась со мной очень долго. Я обнял ее, а она положила мне голову на плечо, пока мы разговаривали.

Мне никогда не удавалось толком разглядеть ее лицо при дневном свете. Как мне казалось, она была довольно привлекательной, но теперь мне думается, что в темноте, после того как ты больше двух лет не видел женщин вообще, любое существо женского пола будет для тебя выглядеть привлекательным. (За исключением тех трех женщин в русском штабе. Наверное, нужно будет провести в плену много долгих лет, чтобы прийти к мысли, что они привлекают тебя.) Шура, вероятно, достигла 30 с небольшим лет, то есть была со мной одного возраста. У меня было ощущение, что раньше она была более крупной, но поскольку после того, как разразилась война, еда стала скудной, она, скорее всего, сильно похудела. Она рассказывала мне истории о своем муже. Он ушел из дома больше двух лет назад, и прошло уже больше года с тех пор, как она в последний раз получала от него или о нем весточку. Она смирилась с фактом, что, скорее всего, он никогда не вернется назад. Она рассказывала мне о его пьянстве, о том, как он мог явиться в дом пьяным после ночи в кабаке и изнасиловать ее. Я внимательно слушал ее не перебивая, а она все говорила и говорила.

К тому времени, когда она закончила, она уже крепко обнимала меня обеими руками. Я поцеловал ее в лоб, и мы тихо посидели, прижавшись друг к другу, еще несколько минут.

– Очень благодарен тебе, – проговорил я, – ты рискуешь из-за меня жизнью. Ты же понимаешь, что, если меня поймают, нас расстреляют обоих.

Она погладила рукой меня по щеке:

– Я буду заботиться о тебе, пока все это не кончится, до конца войны. Ты можешь остаться здесь.

Прошло уже шесть дней, как я не видел ни лучика солнечного света. Я спрашивал у Шуры, как долго мне еще придется здесь сидеть, но она не переставала уговаривать меня потерпеть, говорила, что все изменится в лучшую сторону. Каждый день я порывался хотя бы час побыть на свежем воздухе, но моя сиделка удерживала меня от этого и заставляла оставаться в моей норе. Во время посещений, когда она приносила еду, Шура приносила новости о том, что происходит на войне, услышанные от русских солдат. Сюда прибыло еще очень много русских войск, которые полностью наводнили городок и его окрестности. Она говорила, что часто видела, как по улицам ведут немецких пленных. Эти новости приводили меня в полное возбуждение. Я хотел выбраться отсюда и воевать рядом с моими товарищами. Ей надоело слышать от меня это, и со временем она перестала пересказывать мне новости.

Дни переходили в недели. Все, что я мог делать, – это просто сидеть в своем убежище, в безопасности, доверясь людям, которые обо мне заботились. По мере того как тянулось время, я ощущал растущее беспокойство. Похоже, моему пребыванию здесь не будет конца, потому что это местечко по-прежнему занято русскими войсками. В то время как двое моих товарищей, кажется, были вполне довольны тем, что проводят время в укрытии, меня это не устраивало. Независимо от того, что происходит снаружи, они находились у себя дома. А до моего дома было далеко. Они были рядом с теми, кого любили. А мне нужно было вернуться в мой батальон.

Во второй половине дня 15 декабря снаружи послышалось какое-то движение, и монотонное течение дней в укрытии было нарушено.

Я услышал, что во дворе кто-то громко разговаривает. Я не мог точно разобрать, что именно говорили, но это был голос мужчины, который явно был на что-то зол. Потом я услышал, как он кричит требовательным голосом:

– Где они?

Маруся отрывисто ответила:

– Здесь никого нет!

Я слышал приближающиеся шаги, лязг лопаты, когда мужчина начал копать около конюшни. Потом послышался звук второй лопаты, вонзившейся в землю, когда к работе присоединился второй солдат. Вокруг все перевернули вверх дном. Мы сидели, замерев, в надежде, что нас не найдут. Я ничего не видел, но понимал, что они близко, где-то совсем рядом. Через некоторое время копать перестали. Солдаты ничего не нашли, потому что наши укрытия находились над яслями, а не под землей. Снова стало тихо, но здесь, в норах, наши жизни повисли на волоске. Время остановилось. Каждая минута тянулась будто час. Похоже, сегодня нам удалось уйти от своей пули. Прошло еще несколько длинных, полных волнения часов, когда нам рассказали о том, что приключилось.