Когда огонь ослаб, капитан выглянул наружу. Полоса обороны дымилась, земля была сплошь изрыта воронками. Некоторые окопы были разрушены снарядами или минами, вряд ли в них кто-нибудь уцелел.

Между окопами бежал политрук Василий Клочков. Иногда наклонялся, заглядывал в окопы, перекидывался с бойцами несколькими словами. Добежав до окопа Гундиловича, спрыгнул вниз, тяжело переводя дыхание.

– Ты чего под огнем бегаешь? – недовольно спросил капитан. – Бойцам дух поднимаешь? Бросай эти шутки, если не хочешь под мину угодить.

– Надоело в окопе сидеть, – отмахнулся Клочков. – Никаких нервов не хватит ждать, когда на тебя фугас свалится. И наша артиллерия молчит. Хоть бы пару залпов в ответ дали.

– Не хотят себя обнаруживать. К тому же гаубицы и минометы с закрытых позиций бьют. Их так просто не достанешь.

– Два окопа прямыми попаданиями разворотило, – сказал Клочков. – В других контуженные есть, но земля пока спасает. Как думаешь, Павел, танки пойдут после артподготовки?

– Думаю, что они еще не настрелялись. Если сумели подтянуть хотя бы одну тяжелую батарею, то обязательно врежут. Я их повадки немного изучил.

Павел Гундилович не ошибся. По непролазной грязи трудно было подтянуть дальнобойную артиллерию. Но немцы сумели доставить батарею тяжелых пехотных орудий «Зиг 33», калибра 150 миллиметров.

Эти пушки не обладали большой дальностью стрельбы, но это от них и не требовалось. Короткоствольные орудия «Зиг 33» весили меньше гаубиц этого же калибра, а снаряды весом 38 килограммов обладали значительной разрушительной силой.

Четыре орудия завершили артподготовку. Делая три-четыре выстрела в минуту, батарея дала десять залпов бризантными снарядами.

Они взрывались над окопами, рассеивая железный дождь осколков и круглых пуль. Бойцы снова сжимались на дне окопов, но глубокие, вырытые на совесть укрытия спасали не всегда.

Командир пулеметного расчета Иван Москаленко увидел, как затрещал двойной дощатый настил, под которым прятали от огня «максим». Брызнули отколотые щепки, отлетел кусок доски.

Вскрикнул третий номер расчета. Круглая пуля пробила насквозь ботинок и ступню. Когда разрезали шнурки и сорвали ботинок, увидели пузырящуюся кровью рану.

Такие попадания, разбивающие кости ступни, очень болезненны, и боец временами терял сознание, затем снова приходил в себя. Ему промыли рану спиртом, перевязали.

– Жди, когда обстрел кончится. Отнесем в санчасть.

– Я не умру, дядя Иван? – умоляюще смотрел на сержанта молодой боец лет восемнадцати. – Болит, сил нет.

– Кто же от раны в ступню умирает? – протягивая флягу с остатками спирта, успокаивал парня сержант Москаленко. – Хлебни, легче станет.

Веер шрапнели хлестнул по накату командирского окопа. Сквозь отверстия между бревнами посыпалась земля. Осколок шрапнельного стакана выбил доску и врезался в землю у ног Клочкова. Политрук хотел дотронуться до него, но капитан предостерегающе крикнул:

– Руку сожжешь.

Раскаленный осколок дымился, пахло горелым железом.

– Такой башку оторвет, – пробормотал телефонист и носком ботинка отпихнул дымивший кусок металла в угол.

В некоторых окопах шрапнель и осколки настигли цель. Красноармеец погиб от попадания в голову. Каску пробило насквозь, он дернулся и остался сидеть, прижимая к себе винтовку. Еще несколько человек были тяжело ранены.

Сделав короткую передышку, немецкие артиллеристы открыли огонь фугасными снарядами. Они не причинили особого урона, но мощные взрывы, грохот, толчки земли сотрясали окопы, контузили, глушили людей. Когда наступила тишина, красноармейцы вылезали наверх, жадно вдыхая воздух.

Он был пропитан ядовитой гарью взрывчатки, медленно оседали дым и завеса искошенной взрывами земли. Несмотря на риск, что снова полетят снаряды или мины, людям требовалось хоть немного прийти в себя.

Капитан Гундилович и политрук Клочков быстро обходили окопы. Санитары уносили раненых, бойцы протирали затворы, откапывали засыпанные землей гранаты.

Сержант Москаленко вместе со вторым номером сняли с «максима» старые шинели и фуфайки, подняли пулемет на дощатый стол и осмотрели механизмы. Казенник и кожух были целы, лишь погнуло в двух местах щит и пробило осколком одну из коробок с пулеметной лентой.

– Все в порядке? – спросил капитан.

– Пулемет исправен. А вот третьего номера в санчасть унесли. Ступню насквозь просадило.

– Готовьтесь к отражению атаки.

– Готовы, – кивнул Москаленко. – Только казенник почистим, и можно будет стрелять.

– Вдвоем справитесь?

– Если можно, пришлите парня посмышленее. Ленты набивать.

Командир роты молча кивнул. Он разглядел в бинокль танки, сползающие с дальнего холма. За ними двигалась пехота. Танки пока не стреляли, зато дала несколько залпов «для бодрости» минометная батарея. В воздухе повисла тишина и знакомая гарь отработанной взрывчатки.

Четыре старые «трехдюймовки» образца 1902 года, благополучно пережившие две войны, пережили и немецкую артподготовку.

Командир батареи Матвей Сташков, по возрасту старше своих путиловских пушек, удачно замаскировал их на опушке довольно густого леса.

Небольшого роста, широкий в груди и плечах, капитан к своим сорока шести годам тоже пережил Первую мировую и часть Гражданской войны. Служил в артиллерии с девятьсот пятнадцатого года, затем после небольшого перерыва был призван в Красную армию.

Воевал в Крыму, был ранен, а затем получил назначение в Киргизию, где шла борьба с басмачами. В город Фрунзе перевез и свою семью.

В тридцать седьмом году, в смутное время, когда вскрывали «заговоры» маршалов и генералов, проводили большую чистку в армии.

Бывший военспец Матвей Игнатьевич Сташков, как лицо, чуждое пролетарской власти, был уволен в запас.

Цепляться к беспартийному командиру батареи было вроде не за что. Разве что присягал последнему русскому императору Николаю Кровавому и не слишком торопился вступать в Красную армию, куда был мобилизован в девятнадцатом году.

Служил добросовестно. Кроме четырех ранений, двух Георгиевских крестов (которые спрятал от греха подальше) был награжден именным оружием, «маузером» с серебряной табличкой: «Пламенному бойцу с мировой буржуазией, красному артиллеристу товарищу Сташкову».

Пламенным и даже слишком резвым по характеру Матвей Сташков не был. Свои обязанности выполнял добросовестно, с крестьянской рассудительностью. Но в двадцатых годах любили звучные громкие слова, и артиллерист Сташков, державшийся в стороне от политики, был причислен к пламенным борцам с буржуазией.

С армией в тридцать седьмом году расставался с сожалением (другого ремесла не знал), но принял новый поворот в жизни спокойно. Спасибо, что не прилепили какой-нибудь враждебный ярлык, а уволили по состоянию здоровья.