как же те, кто заботится о своем человеческом достоинстве? Разве они должны печалиться из-за того, что их принуждают участвовать в справедливых войнах? Если бы такие люди считали их несправедливыми, то они не стали бы в них участвовать. Зло, чинимое врагом, гонит мудреца на войну! И такое зло человек должен оплакивать. Тот, кто терпит эти мучения, кто без смятения души думает об убитых, что является бедой, достоин сожаления, даже если он считает себя счастливым, поскольку потерял человеческие чувства.

В 6 часов вечера, когда было еще светло, мы двинулись дальше и проследовали мимо хутора, черного как головешка. Марш длился 8 часов. Потом нам дали 2 часа для отдыха. Чтобы согреться, мы с Блумом завернулись в брезентовое полотно от палатки и, прижавшись друг к другу, уснули крепким сном. От него я узнал, что артиллеристы по радио перехватили сообщение англичан о том, что наша дивизия потеряла 18 процентов офицеров и 11 процентов рядовых.

Затем подъем, снова 40-километровый марш по разъезженным танками дорогам и по полям с подсолнечником, высоченным, словно деревья в лесу. Ощущения, прямо скажем, не из приятных. Ямполь, Калиново Болото и другие отдаленные поселения с названиями, похожими на заклинания, по которым пролегал наш маршрут, производили безрадостное впечатление. Это были остатки былого богатства и изобилия. Их деревянные домики с остекленными верандами напомнили мне прежний баварский город Штраубинг во времена династии Виттельсбахов.

Под Златополем мы остановились на отдых у тутового дерева и решили полакомиться его плодами. Оно стояло рядом с песчаной дорогой, и я, взобравшись на него, уселся на сук, словно мытарь Закхей[43]. Мимо дерева проходила наша дивизия, и мне удалось увидеть нескольких боевых товарищей, с которыми мы вместе были в Польше и во Франции.

Кукуруза, огурцы, дыни и арбузы придавали местности южный колорит. В атмосфере витал приятный аромат. Несмотря на то что лето кончилось, поля стояли неубранными. По несобранному урожаю можно было судить, насколько плодородной здесь была земля. Дальше тянулись бесконечные болота, и воздух дрожал над необъятными просторами, посреди которых протекала невидимая отсюда красивая речка Тясмин со своими быстрыми и чистыми водами. Вокруг Днепра, как и у всех больших рек на Востоке, было много различных ручьев и речек, обвивших его большое и широкое русло словно паразиты (они образовывали разветвленный речной бассейн). Самым важным здесь был его приток – река Тясмин.

На больших островах среди болот и речек закрепились остатки разрозненных русских войск, половину которых составляли подразделения, пробившиеся из окружения. Они здорово досаждали нам, минируя дороги, взрывая мосты и стреляя из чердачных окон, а также различных тайных укрытий. В недосягаемых из-за болот местах они оставили небольшие группы с тяжелым вооружением.

Когда багровый диск солнца опустился за горизонт, мы двинулись дальше. Скоро нам стало ясно, что время, проведенное под тутовым деревом, не пропало зря: вся наша дивизия стояла перед минным полем в ожидании, когда минеры проделают в нем проходы.

В течение целого часа марш продолжался в направлении какой-то деревни. Вначале было видно только пять ветряных мельниц, похожих на голландские, крылья которых разрезали отдающее в зелень небо подобно ножницам. Вблизи стало ясно, что они стояли на гребне, позади которого лежала широкая долина, в которой раскинулось большое удивительно чистое село. На полях и приусадебных участках желтели тыквы, дыни, кукуруза, зеленели арбузы и огурцы. Сбоку каждого дома виднелись накрытые тентом места для молотьбы и общипанные скотом выпасы. Удивительно, но здесь почему-то не было ни одного дерева. Тут тоже протекала речка шириной около 12 метров со странным названием Гнилой Ташлык. Спрятавшись среди высокого кустарника, она дугой огибала село. Наш взвод свернул с главной дороги и остановился на боковой улочке, ведущей к реке. Нам очень хотелось искупаться и смыть с себя дорожную грязь.

Мы расположились в доме, в котором проживали пять темноволосых девушек: Вера, Мария, Хивря, Наташа и пятая девушка, имя которой мы так и не смогли разобрать, несмотря на все наши старания. Они только что вернулись с поля после уборки урожая. Мать следила за каждым их шагом строгим, хотя и дружелюбным взглядом. Но ей не стоило опасаться ни меня, ни Гетца, ни Блума. Вскоре она смягчилась и даже спела, подыгрывая себе на балалайке. Девушки, одетые в безрукавки, стали ей подпевать.

Это взволновало Блума, его потянуло на философию, и он заговорил со мной о Хайдеггере[44], которого, по его заверению, он слушал во Фрайбурге. Поражаясь осведомленности Блума, я заметил, что Хайдеггер наверняка был бы тронут пением девушек, народной музыкой и первозданной поэзией. Но Блум принимал только критическую сторону философских учений и для разрешения нашего с ним спора позвал Гетца. Тот только улыбнулся и сказал, что мало разбирается во всем этом.

Было забавно наблюдать за тем, как наши мужчины стали окружать хор из девушек во главе со своей матерью. Они не понимали ни единого слова в их пении. Один наш солдат, который, хотя и был родом из Силезии и немного владел местным языком, попытался было коротко передать содержание песен, но безуспешно. Тем не менее очарование от пения прекрасных девушек растопило лед отчуждения, возникшего вначале, и смыло налет солдатской грубости. У песен, у поэтов их написавших да и у самого этого народа была своя, настоящая история. И сейчас все, что ей противоречило, ушло.

С приходом подлинного просвещения все наносное исчезает и проступают очертания истины. Отсюда и сохранение истоков, которые не смогли поколебать у русского народа попытки навязать ему догмы марксистского учения, как у немецкого – гитлеровского. Эти учения народами были восприняты как сиюминутная данность, которая не затронула их исторические корни. Все наносное связано с той или иной трактовкой истории. Я так и сказал Блуму, что утверждение о том, что «история» правит миром, является губительной сутью всякого ложного учения.

Он поинтересовался:

– Тогда кто правит миром?

К моему удивлению, Гетц избавил меня от необходимости отвечать, за что я был ему бесконечно благодарен, четко произнеся на чистейшем швабском диалекте:

– Господь.

На следующий день мы двинулись дальше. Наш путь проходил через Лузановку, Малую Смелянку и Великую Яблоновку. Наконец показался полностью разрушенный город Смела. Нам там делать было нечего.

Здесь, в долине самого Днепра с песчаной почвой, встречались настоящие барханы высотой до 10 метров. Среди этих гор движущегося песка затерялись странные деревни с кособокими домами. В общем, полная противоположность тому, что мы видели раньше, когда шли по украинскому чернозему. Тут на песчаных полях царила нищета, а там