Этьеннет тотчас объяснила:

– Видишь, мы плохо живем, но я не хотела кое-как сбывать более ценные вещи, когда меняли квартиру. Теперь я постараюсь гитарой заработать на помещение для всего этого.

– Именно о гитаре и твоих песнях я и зашла поговорить с тобой. Вчера в Опере я почти не видела тебя. Вот что я придумала, послушай и скажи, сгодится ли? Максим Шантель через несколько дней уезжает из Парижа…

– Молодой человек, с которым ты под руку выходила после Оперы?

– Да. Он влюблен в меня, годится мне, и я хочу выйти за него… Это между нами. Так видишь, он на днях уезжает в свое поместье в Пауту. Ты поймешь, что я хотела бы сделать вечер при нем.

– Конечно.

– Он возвратится в середине марта. У нас целый месяц для приготовления к празднику, который я хочу устроить очень скоро при его приезде, чтобы тотчас же завладеть им, потому что он странный человек: достаточно ему провести несколько недель в одиночестве, и он совсем одичает. Ты должна приготовить свой репертуар и туалет. Времени как раз достаточно.

– Какая ты добрая! – сказала Этьеннет, опять целуя подругу.

– Да вовсе я не добрая. Это ты такая прелестная, что приятно услужить тебе. И притом, ведь, мы с тобой союзники. Бедная моя, – прибавила Мод, помолчав, – знаешь, наши положения более схожи между собой, нежели ты думаешь. Обе мы страдали из-за низкого эгоизма мужчин… Обе живем именно там, где бы вовсе не желали. Обе ждем от судьбы освобождения. Так будем помогать друг другу!

Этьеннет ответила, улыбаясь:

– Я твоя слуга, располагай мной. Тебе еще не требуется наша квартира? Когда ты придешь? Я приготовила твою комнату; хочешь взглянуть?

– С удовольствием, – ответила Мод, довольная, что Этьеннет сама заговорила о настоящей цели ее посещения, так как сейчас, прощаясь с Жюльеном, в виду предстоящего кризиса, она поняла, что не следует раздражать его, и окончательно привела в восторг, обещав видеться с ним у Матильды Дюруа.

Этьеннет взяла со столика маленькую лампу и пошла впереди Мод.

– Видишь, – проговорила она, – тебе не надо даже проходить через гостиную. Из прихожей ты входишь в столовую, где никогда никого не встретишь. Вот твоя комната.

Это была комната средний величины, с туалетным столиком.

– Надеюсь, это не твоя комната? – спросила Мод.

– О, нет, моя около мамы.

И, немного покраснев, Этьеннет прибавила:

– Это была комната Сюзанны. Прошлый год она приезжала к нам; она была не здорова, у нее грудь слаба. Пробыв у нас с месяц, она влюбилась в одного актера, и не было никакой возможности удержать ее.

– Где она теперь? – спросила Мод рассеянно, осматривая комнату и мебель.

– Мы не знаем… Думаем, что в Лондоне, с этим актером. Бедная Сюзанна!

Этьеннет вытерла навернувшиеся слезы.

– А мама твоя, где спит?

– За гостиной и моей комнатой. А так как мама не может вставать целый день с кровати или кресла, то ты видишь, что у нас совершенно спокойно.

– А прислуга?

– Прислуга, – сказала Этьеннет, улыбаясь, – простая девушка, которая все делает с моей помощью; да она, впрочем, почти не отходит от мамы. В тот день, когда тебе понадобится комната, предупреди меня телеграммой. Я дам ключ и тебе не надо даже будет звонить.

Все это она говорила совершенно наивно и просто, счастливая, что может услужить подруге, не входя в оценку услуги. Этьеннет, такая чистая, не понимающая смысла подобных интриг, стала или равнодушна, или снисходительна к нравам окружавших ее, так как с детства привыкла к такому отношению. Она была печальным продуктом этого Парижа, который творил в других сферах плоды «полудевства» в роде Мод, Сесиль Амбр и маленьких Реверсье.

Подруги вернулись в гостиную. Мод засобиралась уезжать.

– Каково, уже без четверти семь! С этим снегом мне надо двадцать пять минут на дорогу до дома. А одеться! На все не больше часа осталось. Прощай.

– Прощай, если нельзя иначе… Видела ты сегодня Поля? – спросила Этьеннет уже в прихожей.

– Нет. А ты видела, маленькая скрытница?

– О! он у нас бывает почти каждый день, но если бы ты знала, как все это прилично! Сегодня он заезжал после завтрака. Мы говорили о тебе. Он с братом придумал собрать нас в Шамбле до отъезда Максима Шантель. Мать твоя будет хозяйничать, и я приду с ней. Ты слышала?

– Нет, но это очень мило со стороны Гектора… так как идея, вероятно, его?

– Обоих, кажется. Ты понимаешь, Поль старается как можно чаще показываться со мной в порядочном обществе.

– Так значит… Это брак?..

– Боже мой… Я думаю, что Поль начинает настолько любить меня, что думает об этом.

– Желаю успеха!

– И тебе также, милая!

Подруги поцеловались. Мод быстро сошла с лестницы. Экипаж ее катился довольно скоро, потому что снег перестал и превратился в грязь под влиянием потеплевшего воздуха, Усевшись в углу кареты, запрятав руки в муфту, и поставив ноги на грелку, Мод предвкушала сладость успеха и, веря в будущее, вспоминала свидание с Жюльеном сегодня и мечтала о предстоящем в комнате Сюзанны Дюруа.

Максим де Шантель, поставив свою трость в углу, чтобы показать, что место занято, вышел из вагона на платформу Северной дороги. Поезд, с которым он отправлялся в Шамбле, отходил через пять минут.

Он стал осматривать вагоны первого класса, в надежде увидать там семейство Рувр; они также должны были обедать в Шамбле.

Однако их не было; вероятно, уехали утром. Поезд был почти пуст, несмотря на прекрасную весеннюю погоду, быстро сменившую собою холод, что должно бы расположить парижан к загородной прогулке.

Максим не видал Мод после свидания во Французской Опере; вчера и сегодня он находился в таком болезненном состоянии духа, что не мог уже сомневаться в необходимости для него этой женщины. Он страдал и не хотел никому доверить своей муки. Присутствие матери, которую он обожал, и сестры, так ревниво охраняемой и воспитанной им, почти тяготило его; он чувствовал на себе их взгляды с любовью и тревогой, устремленные на него. Ах, эти мысли, которые замыкают уста – эту дверь души, если можно так выразиться! Это не было капризом его чувства, который легко разгоняется ветром, как дым любви, – это было какое-то наваждение с первого же дня их Сент-Амандской встречи; оно захватило его ум и сердце и оно должно было выхватить его из его уединенной жизни и бросить туда, где бурным ключом кипят больные страсти.

Кондуктора уже затворяли двери вагонов. Максим, войдя в купе, нашел его наполовину занятым толстой блондинкой сомнительной внешности; она говорила по-французски с примесью итальянского с двумя молодыми женщинами, в таких же, как и у нее бросающихся в глаза нарядах. Это были мадам Аврезак и дочь ее Жюльета. Максим узнал их, видев у Рувров в первый свой визит. Но они не узнали его. «Что удивительного? Меня даже не представили им, – подумал он, – тем лучше, не придется разговаривать с ними».