Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Берлин.
Можно спросить, откуда он, но интуиция советует мне сдержаться. От него не исходит враждебности; борьба творится внутри него.
– Почему вы не сказали, что вы его сын?
– Вы не спрашивали.
– Почему у вас разные фамилии?
– Фамилии не выбирают.
Бишара, по-моему, звучит не по-итальянски. Скорее по-арабски. По его внешности не понять. Он может быть родом откуда-нибудь из Средиземноморья.
– Мориц был с твоей матерью?
Он кивает и смотрит вниз по улице.
– Она из Палермо?
– Нет. Из Яффы.
– Яффы, что в Израиле?
Он затягивается сигаретой, бросая взгляд на Жоэль. Затем выбрасывает сигарету и косится на меня.
– Яффы, что в Палестине.
Глава
8
Я не хочу его видеть. Я хочу помнить его таким, каким он выглядел на фотографиях моего детства: молодой парень, с надеждой смотрящий вдаль. Бишара приподнимает белую ткань, но я стою в стороне, пытаясь по его лицу понять, какие чувства он испытывает к Морицу. В неоновом свете отделения патологии черты его кажутся еще жестче обычного, еще более непроницаемыми. Он не потрясен – очевидно, врачебная закалка, можно даже подумать, что этот труп для него лишь один из многих. Жоэль с приглушенным вскриком прижимает ко рту ладонь. Для нее это двойной шок: она видит отца мертвым и одновременно на десятилетия постаревшим. Она смотрит на него не отрываясь, потом стискивает кулаки и плачет. Бишара растерянно смотрит в сторону – похоже, ему не по себе от того, что эта незнакомая женщина испытывает при виде его отца столь сильные чувства, гораздо более сильные, чем он сам. А может, он просто лучше контролирует себя? Он мог бы обнять Жоэль, но не делает этого. Что это, недостаток сочувствия или почтительность – не знаю. Но я ощущаю, что мне лучше оставить Жоэль наедине с ее чувствами, потому что я не могу оценить глубину пропасти, которая открылась перед ней сейчас. Когда братья и сестры обнимают друг друга после смерти родителей, их объединяет общая история: один дом, один сад, раны, которые они нанесли друг другу, но и любовь, которая тем не менее удерживала всех вместе. Но здесь, в холодном неоновом свете, каждый скорбит в одиночку. И при этой мысли я вдруг осознаю, что по моим щекам тоже текут слезы, но оплакиваю я не его, а свою мать. Я бы многое отдала за то, чтобы мама смогла встретиться со своим отцом. Ее жизнь была лодкой, у которой оборвался швартов, и она дрейфовала в море, так и не пристав никогда больше к берегу.
* * *
– Когда мы сможем его похоронить? – спрашивает Жоэль у патологоанатома.
Все это время она избегает смотреть на Бишару, он так и не произнес ни слова.
– Полиция еще не позволяет выдать тело.
– Будет вскрытие?
– Насколько я знаю, нет.
– А почему нет?
– Причиной смерти, несомненно, является выстрел, синьора. Входное отверстие во рту, выходное – на затылке.
– Но на курок мог нажать и кто-то другой?
– Я не могу судить об этом. Вам надо говорить об этом со следователями, синьора.
– Дайте мне номер уголовного розыска.
Патологоанатом взглядом призывает на помощь Бишару, тот стоит, скрестив руки.
– Они и сами придут к вам, – говорит Бишара и добавляет с едва угадываемым сарказмом: – Все мы подозреваемые.
– У нас с Ниной не было мотива убивать его, – возражает Жоэль. – Он же не в нашу пользу изменил завещание.
Ее тон – намеренная провокация. Бишара явно готов сорваться, но с трудом все же сдерживает себя.
– Возвращайтесь домой, синьора.
– Я никуда не уеду.
– Тогда вам стоит поискать гостиницу.
– Вы не сможете выгнать меня из дома моего отца. Пойдем, Нина. – На ходу она оборачивается: – И, кстати, я настаиваю на еврейских похоронах.
Бишара отвечает саркастическим взглядом.
– А как он распорядился? – спрашиваю я его.
– Никак.
* * *
Войну быстрее объявить, чем выиграть. Смерть возбуждает жадность. Человеку хочется заполучить умершего только для себя и не делиться им – собственная боль так велика, что не признает чужих потерь. Меня горе заставляет молчать, а Жоэль оно наполняет яростью. На Бишару, которого она подозревает в самых чудовищных вещах, но также и на отца, на его предательство и его молчание. Он не мог покончить с собой, я его знаю! Она повторяет это как мантру, все более и более настойчиво, так что мне кажется, на самом деле она хочет сказать: Он не может быть мертв!
Она рывком открывает решетчатые ворота виллы и идет к гаражу. Поднимает желтую оградительную ленту и бьется в дверь. Помоги, зовет она меня, мы можем потом поплакать, а сейчас надо найти следы, пока кто-нибудь их не уничтожил! Им это не сойдет с рук! Мы поднимаем старые шторные ворота и вглядываемся в полумрак. Бок о бок стоят три старых «ситроена», на лаковом покрытии пыль, номерной знак только у одной машины. Кажется, что они спят и видят сны о других временах. Самый старый и совсем развалившийся, заросший паутиной автомобиль, возможно, пережил Вторую мировую войну. Второй, черный и изъеденный ржавчиной, с акульей пастью, кажется, появился из фильмов «новой волны» с Жанной Моро, джазом и бесконечными сигаретами. Третий, коричневый металлик, плоский, выглядит как футуристическая мечта семидесятых. Каждый хранит свои секреты. Мне хотелось бы иметь карту, где прочерчены маршруты Мориса, услышать музыку, игравшую в его радиоле, и разговоры, которые он вел с его женщинами.
– Невероятно, – говорит Жоэль, подходя к средней машине, той, что с бампером как акулья пасть. Она проводит пальцем по потускневшему хрому над слепыми стеклами и открывает заднюю дверь. – Тут я сидела в детстве!
– Прямо в этой машине?
– Точно здесь! Этот синий велюр! Он пахнет как и тогда!
Жоэль забирается внутрь. Я открываю водительскую дверь. И тут вижу это. Засохшая кровь на водительском сиденье. Жоэль наклоняется вперед и тоже смотрит на пятна.
– Mon dieu![13]
Отступаю на шаг… и только тогда замечаю дыру в крыше. Мои пальцы касаются острых зазубрин, которые пуля оставила в металле, пробив его череп. В голове возникает гул. Чувствую, что задыхаюсь, и быстро выхожу на воздух. Потом, обернувшись, вижу, что Жоэль никак не может остановиться, все осматривается, что-то ищет, хотя полиция давно проделала всю работу.
– И что там? – спрашиваю.
Она не отвечает.
В этот момент мне приходит в голову, что ключ к тайне его смерти вовсе не там, где он умер. А там, где он жил. А ключ к жизни мужчины – его женщины.
– Жоэль, выходи наконец.
Из гаража доносится глухой