И вот мы на пути в больницу. Она без сознания. Я схожу с ума от тревоги. Я снова стала ее дочуркой, но мне страшно смотреть ей в лицо. Пепельно-серое, почти синеватое. Патрик едет быстро, и он знает самую короткую дорогу. Я даже не понимаю, дышит ли она. Я держу ее за руку, и слезы безмолвно льются по моим щекам, а я ничего не могу сделать, чтобы их сдержать. Только нижняя губа у меня чуть подрагивает. «Не поступай со мной так!» – глухо бормочу я со злостью, в то время как мы мчимся, сигналим, проскакиваем на красный свет, выслушиваем оскорбления от типов, которые спят у канала, под тентами, в такой-то холод. Дует ветер, морозный, колючий, и когда я притягиваю ее к себе, чтобы вытащить из машины, это ледяное дыхание хлещет ее по лицу, и она напрягается у меня на руках, в судороге, и, вцепившись в меня, с гримасой выговаривает мне в ухо: «Навести его, Мишель». Эти слова повергают меня в ужас – только неимоверным усилием мне удается ее не уронить. «Навести отца», – умоляет она.

«Что, мама?» – плачу я. Вокруг завывает ветер, к нам уже поспешает бегом толстая медсестра, за ней Патрик и санитар с длинным золотистым конским хвостом, развевающимся на ветру.

«Мама в коме». Других новостей у меня нет. Я жду. Мы ждем. Патрик непременно хочет составить мне компанию. Я говорю с Ришаром и Венсаном, пусть они скажут остальным и возьмут на себя вечеринку. Я неважно себя чувствую. Что-то во мне надломилось. Жуткая тень парит надо мной. Патрик одной рукой обнимает меня за плечи, это лучшее, что можно сделать в данных обстоятельствах. Я никогда не думала, что мама может уйти, потому что эта мысль была абсолютно невыносима, а теперь вдруг я оказалась у края этой бездны, и силы мне изменяют. Часто бывало в прошлом, что только благодаря нашему единству мы выпутывались из трудных ситуаций или просто справлялись, и вряд ли можно предположить, что мне станет легче с сегодняшнего дня. Я смотрю на Патрика. Не думаю, чтобы человек, работающий в кредитном банке, со мной в этом не согласился.

Едва начинает светать, когда выходит врач и предлагает мне уехать домой, это лучшее, что я могу сделать, говорит он. Она под наблюдением, мне сообщат, если будут новости. Вместо того чтобы расспросить его, я пытаюсь совладать с дыханием. Патрик поддерживает меня. За ночь я более или менее успокоилась, но один вид доктора, человека в белом халате, вновь потрясает меня, перебросив в настоящий момент, и я не могу вести нормальный разговор, да и тело мое не функционирует нормально. Он советует мне принять снотворное и лечь в постель, уверяя, что состояние Ирен стабильное, что вечером мне позвонят. Я мотаю головой. Съеживаюсь. Патрик рядом. «Поезжайте хотя бы принять душ, переодеться», – советует он, положив руки мне на плечи. Я много часов пролежала на жесткой банкетке, не сомкнув глаз, не зная, умрет она или выживет. Иногда садилась, согнувшись пополам, уткнувшись лбом в колени, скрестив руки, изо всех сил стараясь не дрожать, как жалкий осенний лист. Я провела худшую ночь в моей жизни – на равных с той, когда мой отец сопротивлялся полиции, пока его не арестовали и не обезопасили от толпы. Я смотрю на Патрика и не вижу его. Больше не упираясь, позволяю отвести себя к выходу, словно плыву по течению теплой реки. Я даже не чувствую, как холодно на улице, пока мы идем через парковку, блестящую льдом и инеем.

Он включает обогреватель, сочувственно улыбается мне и выезжает на почти пустой проспект в свете занимающейся зари.

На светофоре он трогает мое колено. Пытается меня успокоить. «Еще не все потеряно», – говорит он, чтобы подбодрить меня, когда мы едем через Булонский лес, окутанный ослепительно-белым туманом. Я ничего не говорю.

Я сознаю, что он сразу вызвался отвезти нас в больницу, что провел рядом со мной всю ночь, что вел себя идеально – внимательный, предупредительный, – что он понравился мне еще несколько дней назад, что мне изрядно его хочется; все эти элементы, разумеется, сложились у меня в голове, но в том ли я еще возрасте, чтобы все стремиться объяснить, должна ли еще принуждать себя к чему бы то ни было?

Когда мы приезжаем, Ришар еще здесь – что сразу дает ответ на досадный вопрос, который я задаю себе, с тех пор как мы покинули больницу, а именно: как объяснить Патрику, что я не смогу сейчас развить наши отношения и напрасно дала ему понять, что при первом удобном случае пересплю с ним.

Ришар привстает на локте при виде нас и смотрит на меня вопросительно. Он знает. Ришар единственный человек, который знает – Венсан тоже, но в меньшей степени, – в какое смятение меня повергает перспектива потерять Ирен, какой безоружной я себя чувствую, как уверена, что упаду от первого же щелчка. Бывало, Ирен не спала в ту пору, сидела ночами со мной, когда нависала угроза, когда обезумевшая от боли мать или кто-либо другой пытался восстановить справедливость, отыгрываясь на нас. Что же будет со мной теперь? Теперь, когда она не сможет больше меня опекать?

Он встает и обнимает меня. Я не говорю «нет». Из всех мужчин, которых я знала, он, наверно, лучший, но разве этого достаточно? Разве это восхитительно? Разве нельзя мечтать о лучшем?

Я без сил опускаюсь в кресло. Мужчины переглядываются. Я осознаю, что еще не умерла, по тому, как быстро замечаю соперничество, тотчас установившееся между ними, – и понимаю, что я его предмет. Это бальзам – легкий, робкий, – на мою душу.

– О, извините меня, – говорю я, вздыхая. – Я не помню, познакомила ли вас.

Они отвечают мне, что да. Ришар, воспользовавшись случаем, благодарит Патрика за помощь мне и говорит, что теперь он может спокойно вернуться домой. Я смотрю в сторону. Не хочу вмешиваться в их игры. Я устала. Ришар по-прежнему прижимает меня к своему плечу.

– О, тысячу раз спасибо, Патрик, – говорю я после паузы, когда он уже идет к двери. – Тысячу раз спасибо, я вам позвоню, буду держать вас в курсе.

Он досадливо машет мне рукой, довольно трогательным жестом, выходя за дверь, в которую врывается ледяной воздух, заурчав в камине.

– Он немного назойлив, ты не находишь?

– Я не пригласила бы его, если бы так думала, сам посуди.

– Постой, ты серьезно? Ты водишь меня за нос, да?

Я прыскаю:

– Господи! Да ты устраиваешь мне сцену, Ришар! Сцену. Это же конец света. Ты, наверно, головкой ударился. Или просто потерял рассудок.

Мы были не очень любезны с Патриком, отсюда мое язвительное настроение.

– Послушай, – говорю я, – оставим это. У меня, знаешь ли, и, другие заботы. Я уехала на всю ночь не для того, чтобы флиртовать с ним, если хочешь знать. А вообще, с какой стати тебе что-то знать? Ты мне кто? Я грежу наяву, что ли?

– Ладно, не начинай.

– Не говори мне, что я должна делать, Ришар. Мы с тобой расстались, чтобы жить в мире друг с другом. Я не спрашиваю тебя, что ты делаешь со своей телефонисткой, едва вышедшей из подросткового возраста. Так что бери пример с меня.

На улице поднимается туман, и небо проясняется, рассвет просачивается между темных стволов и почти голых ветвей. Я выдыхаю. Как будто день – прибежище, как будто мне дарована отсрочка до вечера.