Ирен так и подскакивала, когда я заводила такие речи, и случалось даже, вздумывала меня за них наказать – они были в ее глазах чудовищным кощунством, и, хоть ей понадобилось довольно много времени, чтобы потерять веру, поначалу ее еще оставалось достаточно, чтобы наглядно показать мне, какие границы нельзя переступать.

Мне не было позволено желать отцу смерти – и тем более изъявлять готовность расправиться с ним своими руками. Это разве что не бес говорил моими устами, и на меня сыпался град пощечин – от которых я ловко прикрывала руками лицо и не сдавалась. Я не могла понять, почему она так упорно его защищает, когда мы приняли крестную муку по его вине. У меня был дружок, в которого я была влюблена, первый, с кем я по-настоящему переспала, первый, кем по-настоящему дорожила, мне было шестнадцать, и он плюнул мне в лицо – это одна из редких вещей в моей жизни, причинивших мне истинную боль, – и не только вдребезги разбил мое сердце, но и унизил меня перед людьми, убил в социальном плане. Какую же жалость могла я чувствовать тогда к тому, кто был причиной мучений, которые терпели мы с матерью?

Ришара я встретила только шесть долгих лет спустя. И я успела зачерстветь душой, а Ирен признать, что избыток религии, избыток морали вели нас прямиком в тупик и что она, в общем-то, красивая женщина, если немного приведет себя в порядок, изменит имидж, – чем она и занялась с большим энтузиазмом и не без успехов, которые, к сожалению, просуществовали в ее жизни недолго. Шесть лет хаоса, потемок, бегства, терзаний. В моей памяти этот период остался долгим затмением, миром без света, из которого, думалось мне тогда, нам уже не вырваться, а потом однажды один человек вступился за меня, он поднял бифштекс, полетевший мне в лицо, и припечатал его, в свою очередь, к лицу того, кто его в меня бросил, и даже пытался запихать его ему в глотку, и этим человеком был Ришар, а через три месяца мы поженились.

Мой отец был в тюрьме и получил пожизненное. Я не сразу поняла, что это прекрасная новость. У меня было время жить полной, совершенно новой жизнью, начатой с нуля, в то время как он гнил в тюремной камере, я осознала это сегодня, но этого недостаточно, чтобы разжалобить меня.

Я выпускаю руку Ирен, которая не подала мне никакого знака и не согрелась от прикосновения моей. Однако сердце ее бьется. Я помню и то, что мы составляли крепкую команду в те годы, и не хочу ее потерять. Я знала, чем она занимается, знала, откуда берутся деньги, хотя она отказывалась об этом говорить или измышляла какую-то чушь, которую я, в конечном счете, принимала ради собственного комфорта.

Дни короткие, я ухожу до темноты. Странное чувство одиночества охватывает меня. По дороге я задерживаюсь, чтобы зайти в ее квартиру, мысли мои далеко.

Я открываю дверь и сталкиваюсь нос к носу с Ральфом.

Вот тебе и проблема.

Я встречаюсь с Анной, и мы обсуждаем идею устроить вечеринку по случаю двадцатипятилетия AV Productions, это, увы, обойдется дорого и не гарантирует никаких прибылей, но если мы ничего не устроим, то распишемся в финансовых трудностях, проявим расстройство или фрондерство, а все это нехорошо.

Меня всегда восхищала беззаветная преданность Анны фирме, которую мы основали, – там, в родильном отделении где стены сотрясались от моих воплей, – из расчета шестьдесят процентов ее, сорок моих. Она – директор. Это она работает допоздна, ночами, по субботам, а иногда и по воскресеньям. Берет только короткие отпуска. Имеет дело с банкирами. Меня всегда восхищало это в ней.

Я советую ей устроить этот праздник. Просто потому, что она это заслужила, потому, что ей есть чем гордиться. Количество продюсерских фирм, закрывшихся в последние годы, просто устрашающее, но AV Productions все еще на плаву.

– Кто знает, – говорит она. – Ветер может перемениться. Может перемениться со дня на день.

У Анны снова случился выкидыш в 2001-м, в конце августа, и, хоть ее рабочий график одержимой не все объяснял, все видели корень зла по большей части в этом. Да и Робер считал, что она пожертвовала ребенком ради своей херовой лавочки, как он назвал ее тогда и называет по сей день: /… твоя херова лавочка… опять ты про свою херову лавочку… не говори мне больше про свою херову лавочку, поняла?… опять пошла в свою херову лавочку?.. / Они далеки друг от друга, но их брак спасает не только дистанция, которую они держат, не постоянные отлучки Робера, который большую часть времени проводит в разъездах за рулем своего огромного «мерседеса». Главное – отсутствие у Анны интереса ко всему, что не есть AV Productions. Все мужчины у ее ног, но это Анну не интересует, секс ее не интересует вовсе. Нет, она не отказывает себе при случае – если у нее нет более заманчивых дел, а Робер выходит из душа, хорошенько помывшись с мылом, – но затрачивать мало-мальскую энергию, чтобы кончить в постели под потным, тяжело дышащим и встрепанным мужчиной – это для нее слишком.

Такая уж она, и женщины интересуют ее не больше.

Мы с ней попробовали однажды, в отпуске у моря, но нам не удалось оставаться серьезными и собранными достаточно долго. Мы покидаем ее кабинет уже во втором часу, и ночной холод вновь обрушивается на меня, когда мы идем к парковке. Я останавливаюсь. Кажется, сейчас заплачу, но нет. Я кусаю губу. Анна крепко обнимает меня. Потерять ее, не потеряв, еще тяжелее, чем потерять взаправду. Анна это прекрасно понимает. Я как будто перестала дышать.

– Да, конечно, – говорит она, гладя меня по спине.

Я оказываюсь у нее в квартире. В холодильнике мы нашли красную икру и блины, я немного поела, и мне стало легче. От бокала белого вина тоже. Мы говорим очень громко. Пьем еще, смеемся.

В дверях появляется Робер в трусах от Армани, с помятым со сна лицом и поникшими плечами.

Он вздыхает.

– Нет, девочки, вы что творите, а? Вы знаете, который час? Бес в вас вселился, ей-богу!

Мы ждем, когда он уйдет в свою спальню, чтобы отмереть.

– Не знаю, что с ним происходит, – говорит она. – Не может не сказать гадость.

Я пожимаю плечами. Давно пора мне положить конец этой глупой связи – порой я спрашиваю себя, не глупостью ли своей она меня привлекла. Я знаю, что это будет нелегко, но я готова. И в этот же вечер клянусь (поддавшись порыву отчаянной потребности быть честной с Анной, зная, что моя мать между жизнью и смертью, и т. д.,) повернуть нож в ране при первом же удобном случае, сообщив Роберу, что я решила прекратить наши встречи.

Случай не заставляет себя ждать. Утром, когда я открываю глаза, шторы еще задернуты, но на улице светло. Я не у себя дома. И это не Марти забирается под теплое одеяло и прижимается ко мне, а дерзкая рука Робера проскальзывает между ног, как на завоеванную территорию.

Я отскакиваю, прикрывшись простыней.

– Что ты делаешь? – ахаю я.

Мой вопрос его, похоже, удивил. Он хмурится.

– Что? Что я, по-твоему, делаю?

– Где Анна?

– Все в порядке. Она ушла.