– Я ничего не думал, Мишель. Прекрати.

– Ты ничего не выбираешь, ничего не думаешь, жизнь прекрасна, так?

Он стискивает зубы и принимается старательно чистить красную картофелину.

Я внутренне приветствую проявленно им самообладание, молясь, чтобы он не откусил себе язык. Является мать под руку с мужчиной моих лет – я тотчас опознаю в нем пресловутого Ральфа, о котором она мне говорила. «Она часто говорит мне о вас», – сообщает он мне. Я вымучиваю улыбку. На матери коротенькая юбка из черной кожи. Она так накрашена, что меня передергивает, когда она приближается к дымящейся кастрюле, – боюсь, что макияж потечет и закапает в мой бульон. Я злая. Косметики на ней не больше, чем обычно. Я прошу ее присесть со своим другом, нам с Ришаром пока не отойти от плиты.

– Обещай мне, что убьешь меня, – говорю я, когда она идет к камину, вовсю качая бедрами – в пределах своих возможностей, – а Ральф следует за ней как пришитый.

Она не всегда так себя вела. Эта дурная привычка выработалась у нее в силу той чудовищной жизни, что наступила для нас после бойни, учиненной моим отцом – в клубе Микки, пока родители занимались серфингом. Она поняла, что у нее нет другой возможности выжить, потому что работать была не создана. И вот что осталось от нее в семьдесят пять лет, карикатура на старую соблазнительницу, вот все, что осталось. Обезьяна. Я слишком зла. «Убей меня при первых же признаках», – говорю я.

Жози еще проходит во входную дверь, хотя и вынуждена повернуться слегка боком, и я думаю, что она втягивает живот. Младенец красавчик, багрово-фиолетовый. Холодный воздух проник с ними в дом. Снег идет на высоте пятьсот метров, и этим холодом веет в долины. У них мгновенно розовеют щеки, коллекция винных бутылок растет. Мы открываем шампанское, которое принес Ральф, и все подходят ко мне с вопросом, кто этот молодчик, а я отвечаю, что сама толком не знаю, да и знать не хочу.

Никогда я не позволю матери выйти замуж за этого придурка или за любого другого.

Я надеюсь, что это не слишком заметно на моем лице. Надеюсь, что к ней обращена улыбка, а не гримаса, когда наши взгляды встречаются, потому что я не намерена портить из-за такой малости эту вечеринку, которую я обычно устраиваю за несколько недель до Рождества, чтобы иметь шанс собрать вместе семью и близких друзей. Я была замужем за Ришаром больше двадцати лет, мы всегда так собирались как минимум раз в год, и, как правило, все проходило замечательно, если не считать неизбежных мелких стычек, которые, было бы желание, можно запросто уладить или даже задушить в зародыше.

Начинают переходить из рук в руки бокалы, пиво. Анна и Робер приносят вино. Потрескивает огонь в камине. Робер пытается поймать мой взгляд, но я избегаю его. Потом приходит Патрик. Он один, жена прийти не смогла. «Ничего серьезного?» – спрашиваю я, протягивая ему бокал. Я представляю вновь прибывшего. Рассказываю, как мы познакомились, когда он преследовал бродягу, совсем недавно. Моя мать считает, что очень важно иметь хороших соседей.

Венсан оживленно беседует со своим отцом, и я не могу поклясться, что они не злословят обо мне, излагая друг другу свои обиды на меня. Они такие разные, если не считать недовольства, которое оба так часто проявляют по отношению ко мне. Похоже, Венсан теперь в одной весовой категории с отцом, и мне странно и волнительно думать, что я произвела на свет ребенка, который уже способен задать отцу трепку, – они шушукаются у камина, и я вижу, как отсветы пламени пляшут на их лицах.

Сидя в середине дивана, Жози дает младенцу грудь, и это на время отвлекает Робера от меня.

Наконец в дверь звонит Элен Закариан, и Ришар подскакивает, точно горная коза. Теперь все в сборе. И те, кому не терпится, кто в энный раз поднимал крышку кастрюли, чтобы посмотреть, чем это так хорошо пахнет, теперь обращают жалобные взгляды ко мне. А я вижу одну Элен, которая только что вошла. Великолепна. Самое смешное, что Ришару, кажется, неловко от стольких красот, соединенных в одной персоне. Я переглядываюсь с Анной. Я знаю, она думает то же, что и я, что конкуренция жесткая и н в пользу женщин нашего возраста, что иной раз лучше бы нам вовсе не жить.

Мы переходим к столу, и Патрик садится рядом со мной и тихонько говорит мне, что было очень мило с моей стороны его пригласить и что для него большая честь отужинать в обществе таких симпатичных людей. Мне это кажется немного церемонным, немного напыщенным, но я без колебаний принимаю его благодарность, потому что, говоря это, он накрыл мою ладонь своей и не убрал руку, – что ни от кого не ускользнуло.

Робер, севший по другую сторону стола, почти напротив меня предпочел закрыть на это глаза. Я не имею ни малейшего намерения его провоцировать, поэтому встаю, чтобы обнести всех, отодвигаю стул, но щеки у меня вспыхнули. Венсан встает и качает на руках бэби – которого они зовут Эдуард- бэби, уж не знаю, по какой дурацкой причине, – потому что этот Эдуард-бэби начал тоненько пищать в своих моющихся памперсах из бамбукового волокна.

Анна уже обносит другую сторону, а мать хлопает в ладоши, призывая к молчанию, и толкает речь о том, какое счастье, когда собираются вместе семья и близкие друзья, и бла-бла- бла, всегда одна и та же песня, после чего она поворачивается к новеньким, в данном случае Ральфу, Патрику и Элен, – Жози, которую Венсан каким-то образом ухитрился представить в последнюю минуту как свою новую подружку, прошла через это прошлой зимой, – чтобы сказать им «добро пожаловать». Они всегда занимают несколько минут, эти живые картинки старой сороки, и мы пока успеваем всех обнести, вот и отлично. Потом она поворачивается к Ральфу, и, хотя я особо на нее не смотрю, что-то привлекает мое внимание, какой-то блеск, и я слышу, как она, пользуясь случаем, сообщает о своей помолвке с Ральфом, здесь присутствующим.

Я не могу удержаться от смеха.

– О, прости, – говорю я. – Извини меня. Как ты ухитряешься быть такой гротескной?

Ее лицо морщится, но она ничего не отвечает. Ришар спешит поднять бокал за всех присутствующих за этим столом, и, секунда за секундой, наступившая из-за меня тишина заполняется звуками, каждый старается разрядить атмосферу, которую наэлектризовали мы с матерью, возобновляются разговоры, и мать наконец садится, послушавшись Ральфа, держащего ее за руку, а я возвращаюсь на свое место рядом с Патриком, который спрашивает у меня чей-то адрес.

– Простите, Патрик. Извините меня? Чей адрес?

– Вашего мясника.

Я улыбаюсь, как могу, но за этой маской задаюсь вопросами. Я не уверена, вправду ли мне этого хочется. Или хочется ли еще. Всегда стоит остерегаться мужчины, выбравшего карьеру в банке, говорю я себе, глядя на бокал, который он мне налил.

Мы заканчиваем ужин, соприкасаясь коленями, но я не засиживаюсь за столом. Я ни за, ни против. Мне хотелось бы потомить его, хотелось бы, чтобы он не спешил. Он спросил меня, чего я хочу, и я ответила, что сама не знаю и что он плохо выбрал место для таких разговоров. «И я терпеть не могу перешептываться», – сказала я, попросив его не отказать в любезности подбросить полено в камин.