Безмятежно и спокойно у друг друга в руках. И я с благодарностью принимаю ее всхлипы и впивающиеся ноготки в спину – потому чувствую, как эта было для нее нелегко.

- Я знаю, как это – без мамы, - шепчет Софа, и я киваю в такт ее словам, - и знаю, какого, когда самый родной человек отказывается от тебя. У меня был отец, да, но…

- Тш-ш, - прошу я, качая головой, и не понимая, зачем тут нужны оправдания, - я понимаю. Спасибо.

- И тебе, - шепчет Софа, и мы затихаем, стоя на прохладном балконе, и греясь в руках друг друга.

Откровение – это всегда сложно. Настоящее, которое часто неприглядно и совсем не имеет ничего общего с выдуманными проблемами. Это сложно сдирание с себя пары слоев кожи, и виноватый взгляд: «Смотри. Вот я какой, видишь? Ты можешь сказать мне что-то». И самое дебильное, что здесь может быть, это начать оценивать проблему, сравнивать, и думать – а у кого горе больше?

Мы все разные, и все справляются по-разному. И потому я просто принимаю слова Софы, искренне сочувствуя и благодаря ее за то, что она в обмен на откровенность тоже открылась. Здесь не нужно никаких оправданий, а главное после этого – ощущение свободы и результат. Мы стали ближе. Определенно, на пару сотен душевных километров, если такие существуют. Потому что теперь Софа для меня не просто дочка полковника и интересная девушка с охрененной фигурой. Нет. Теперь я видел перед собой Человека с потайными карманами души, которые показали лишь мне одному.

А это, черт возьми, очень редко в наше время.

- Идем, - прошу я, потому что она стоит с голыми ногами здесь, - много там еще серий в твоем Хаое?

- Хаус. Доктор Хаус, - улыбается Софа, и позволяет вывести себя с балкона, обнимая сзади двумя руками, - и вообще там восемь сезонов.

- Серьезно?!

- Но я люблю только первые три.

Улыбаясь друг другу, и переговариваясь, мы доходим до ее спальни, где снова нападаем на пиццу. А затем Софа удобно устраивается на моем плече, ерзая под пледом, и так и эдак утраивая на мне свои ноги – и я лишь лежу, позволяя ей все на свете.

До того момента, как ее нога скользит выше, и заставляет меня вспомнить, почему нам по-прежнему лучше быть подальше друг от друга.

Софа

- Ты неисправима, – хрипло выдыхает Роб, когда я льну к нему, и сам поворачивается, одной рукой накрывая меня, и пресекая попытки лишний раз пошевелиться.

- Какая есть, - немного с вызовом отвечаю, с беспокойством вглядываясь в непроницаемое лицо, пытаясь по нему прочесть ответы на свои переживания.

Кому еще я рассказывала свою историю? Кроме отца – не знает никто, а он никогда не был человеком, с кем мы могли обсудить подобное. Мама ушла, и в нашей семье установился негласный запрет на эту тему, и мы просто продолжили жить так. Будто всегда были только вдвоем.

Я не знаю, как сам отец справлялся с предательством любимой женщины, но выглядел он всегда так, словно ему все равно. А я с трудом глушила по ночам слезы одеялом, потому что без мамы в просторной и чисто убранной квартире стало совсем одиноко.

- О чем думаешь? – прерывает беспорядочные скачки мыслей Роб, и нежно убирает прядь волос за ухо, при этом как-то тяжело вздыхая, - у тебя лицо такое, словно ты решаешь, какими еще методами оставить меня переночевать с тобой…

- На этот счет все давно уже решено! – привычно фыркаю я, а затем разом сдуваюсь, и опускаю глаза к мужскому подбородку, - я думаю о маме.

- Скучаешь по ней? – от мягкого вопроса внутри еще сильнее все дрожит, и непривычное тепло разливается по грудной клетке, поднимаясь к горлу, и замирая там, делая голос прерывистым и тонким.

- Безумно.

Роб прижимает к себе, тактильно и молча даря поддержку, несравнимую ни с какими словами. Вот что, оказывается, работает лучше любых советов – обнять и быть рядом, даже если я сама не прошу об этом. Мы замираем так, кажется, на маленькую вечность, и когда я начинаю успокаиваться, и медленно прикрывать глаза, Роб мягко отстраняет от себя мои плечи.

- Если это был план по задержанию меня в твоей кровати – то это нечестно.

- Но ведь сработало, - потягиваюсь я, и так привычно закидываю на Роба ногу, что тот сперва не понимает, что произошло.

А когда понимает, тут же хмурится, и пытается убрать ее назад.

- Да ладно, - дуюсь я, когда он обхватывает мою лодыжку, - мы же все равно тут, в одной кровати…

- Софа. Я же сказал – между нами ничего не будет.

- Почему? – все еще сопротивляясь, и не убирая ногу, отчаянно спрашиваю я, и Роб замирает.

- Ты действительно не понимаешь?

- Я в курсе, что мой отец – твой начальник, - не пытаюсь играть комедию, и чувствую, как он перестает меня отталкивать, и покрепче обхватывает лодыжку, - и осознаю разницу в возрасте, если это тоже причина.

Медленный кивок от Роба чуть приободряет, а то, как его большой палец неосознанно (или нет?) начинает гладить косточку на лодыжке, и вовсе придает уверенности.

- Но то, что я уже не ребенок – с этим-то ты согласен?

Еще один тяжелый вздох – и взгляд мельком на мою фигуру, чтоб Роб нехотя, но абсолютно честно протянул:

- Тут не поспоришь.

- А значит, разница в возрасте – это полный бред. Ты - взрослый мужчина, я – совершеннолетняя женщина. И меньше всего на свете я хочу, чтобы моему отцу кто-то и в каком-бы то ни было виде докладывал, чем я занимаюсь в своей спальне со взрослыми мужчинами. Сечешь?

- Ты просишь забить на возраст и не рассказывать ничего отцу, - перефразирует мои слова Роб, и хмурит брови, - ты не понимаешь, что предлагаешь.

- Понимаю. И можешь называть как хочешь – смысл от этого не изменится. Поверь, будь на твоем месте чувак моего возраста, я бы точно также не рассказала ничего папе. Он не поймет ровно настолько же! Он… Я вообще не думаю, что он способен принять кого-либо.

Уж не знаю, чего такого было в моих словах, но в глазах Роба тут же вспыхивает злость, и он за ногу одним движением затаскивает меня на себя, заставляя испуганно ойкнуть. Я замираю, целиком с задравшемся свитером оказываясь на мужчине, и смотрю в сузившиеся глаза, которые буквально пожирают мое лицо с нехорошим огнем внутри.

Мне очень хочется знать, что его задело. Безумно, но…

Но его руки, накрывшие мои ягодицы, буквально вырывает откуда-то из груди приглушенный стон, а то, как широкие ладони по-мужски, абсолютно с хозяйской уверенностью сжимают бедра, и вовсе сносит крышу.

- Я… - ахаю, но Рб не дает сказать ни слова.

Его руки мгновенно тянут меня вниз, и мы сталкиваемся ртами, когда я пытаюсь говорить, а он еще даже не начинает поцелуя. Но мне не нужно повторять дважды – точно по команде, я перестаю болтать, и послушно целую его губы, а Роб перехватывает инициативу – и в каком-то горячем, крышесносном порыве захватывает мои губы, посасывая и кусая, заставляя снова беспорядочно стонать на нем.