Те три дня помнит Оин плохо, и помнит мало. Это был его персональный ад, что он сам себе устроил. Но когда наполненная собственным криком вечность кончилась, не соображал он уже ничего, и не был он тем самым Оином. Это была какая-то кричащая, раздираемая неотпускающим ужасом и судорогами, безумная протоплазма, и желала она только одного — оказаться на поверхности, выбраться из этих ужасных, бездушных, давящих подземелий.

Ну, скрутили его, выволокли на рогожке наверх, да бегали за ним там ещё полчаса, ловили, потому что вырвался он да побежал прятаться под всеми встреченными кустами. В ямки-то да под коряги уже не лез, нет. И всё боялся, что назад потащат, лечить.

Вот. И остались с ним только наставник его, да из братьёв один, самый сердобольный. А вот та единственная, ради которой, собственно, всё это и затевалось, вот её и не было. Но он её не винит, нет, да и за что винить-то? Она-то привыкла видеть перед собой умного и гордого, твёрдо знающего, чего он хочет в этой жизни добиться, гнома, а тут что? Обоссаный, верещащий на самой высокой ноте, никого не узнающий, прячущийся в чужих ногах, дрожащий крупной дрожью, заимевший самую срамную среди всего их племени болезнь, позор, да и только.

Нет, сначала она крутилась там у спасательной бригады, подгоняла их, а потом, когда увидела его, только руки к лицу прижала, это он помнит, да глаза её помнит. А потом попросили её не мешать, лекарю простор был нужен, а потом вообще уйти, не смотреть на него, незачем это, ну, она и ушла. И с тех пор он больше её и не видел.

— Это было бы не так позорно, если б был я поменьше да помладше, — без горечи, как о давно пережитом, сказал Оин и грустно усмехнулся. — А то ведь даже на рогожке наверх тащили, потому что обмарался я, и жареным этим самым пахло так, что глаза резало, ну, вы понимаете… Три дня всё таки.

Но в себя он пришёл довольно быстро, и хотел он только одного, оказаться там, где никто его не знает. В какую-нибудь деревню дальнюю, кузнецом, или на Архипелаг, или на Север, или на Юг, разницы никакой.

Но родня просто так его не отпустила, мало ли, с любым может случиться, да и перед другими кланами требовалось своё упорство показать. Собрали его, да и у него самого с деньгами нормально было, но всё равно, каждый что-то дал. Далин вот, этот самый внедорожник и пожертвовал. Он уже тогда с вами ходил, а машина эта в общинном гараже без дела стояла, вот и отдал.

И вот собрали его, вещей столько было, что рессоры просели, да в десять раз больше дома осталось. Договорились, что потом заберёт, сам или попросит кого, да затеяли прощаться. Но он дожидаться прощания не стал, а рванул куда глаза глядят, убегаючи, да дорогу-то и попутал.

— Знал, что на восток идти надо, — неловко улыбаясь, признался нам Оин, — вот и пошёл, так быстро, как только смог. Ну, чтоб не прощаться. По той самой дороге, стратегической. Надо было с южной стороны хребта на восток идти, а я с северной пошёл.

Шёл он, значит, таким макаром часа четыре, и только потом понял, что тут что-то не так. Нет ни встречных, ни поперечных, хотя должны были быть, и безлюдье полное вокруг, только нечисть мелкая по кустам шарахается. Тут он, Оин, собрал разбегающиеся мысли в кучу, понял, что заблудился и понял, что надо выбираться. Сумел сообразить про юг и про север, сумел допетрить, куда ему надо, сел в машину и снова поехал, намереваясь на первом же разветвлении свернуть в нужном направлении. Ну, не возвращаться же, хотя и это как крайний вариант отбрасывать не стоило.

— И тут, друзья, обмишурился я второй раз, — развёл руками Оин. — Умом понимаю, что надо на юг, всё понимаю, и в полной уверенности в своём здравом рассудке поворачиваю и еду на север. Уверенно так. Сначала по дороге еду, потом без дороги, и вроде всё нормально, всё так и должно быть.

— Вели тебя, — перебил его Арчи, чтобы не прикидывался тут перед нами гном дураком, не понимает он, ага. — И именно сюда. Те самые, благодетельницы ваши. А зачем?

— Ну да, — не стал отнекиваться Оин. — Вела. Та самая, что три дня со мной возилась.

И вот привела она его сюда, тут тогда ещё лес стоял, на берег озера. Вылез он из машины, не понимая, что к чему, да и сел вот тут, на пригорочке, а потом и лёг. И так хорошо ему стало, спокойно, что и не передать. Всю ночь он лежал тут, в странном забытьи, всё видя и всё понимая, но как бы со стороны. И звёздное небо над головой, и кроны сосен, и хвоя вместо постели, и близкое дыхание озера, всё это было вместе с ним, рядом, только руку протяни. И не было поблизости зла вокруг вообще, куда-то оно делось, и нечистики не шалили, кто-то сильный, видимо, им запретил. А всё то, что с ним было, оно куда-то ушло, вот.

И ранним утром, когда он встал, то был это уже немного другой гном. Тот, как говорится, да не тот. И решил тогда Оин здесь поселиться, потому что лучше места в жизни он представить себе уже не мог. А займётся охотой и огородом, ну и что, что не умеет? Книг купит, прочитает, невелика наука. И пчёл заведёт.

Сказано — сделано, и вот уже семь лет с половиною он, Оин, только этим местом и занимается. Сначала только строительством, конечно, а потом, как посвободнее стало, так и лесом этим чудным, что его к себе пустил. Он даже на трактор свой навесное оборудование купил, что в лесном хозяйстве ценно, руками-то много не сделаешь.

С тех пор так и живёт, зимой охотится, бьёт утей да гусей по сезону, летом рыбачит, огородничает, пасека у него, заготавливает да перерабатывает, дикоросы вот собирает, очень уж сильные тут они. И к людям да гномам выбираться стал последние года четыре как, даже в гномью столицу съездил, пушнину продавал. Тут соболя много, особенно когда орехов урожай. В общем, живи — не тужи!

— Мда, — Арчи почесал в затылке, — вот оно, значит, как. Простенько и со вкусом. А я-то думал, почему тебя до сих пор ещё не съели, а у тебя, значит, крыша тут есть. Понятно. И не улыбайся, гноме, и не строй мне тут из себя великого таёжника. Где-нибудь в людских княжествах ты бы и недели не протянул, причём на любом уровне своего строительства, вот хоть бы и на этом. Вместе со всеми своими ружьями и тракторами.

— Арчи дело говорит, — подтвердил я слова друга посмотревшему на меня Оину. — У нас там лесов таких нет. У нас там всё дикое. Там, чтобы выжить, в той же тайге родиться надо. И трактором своим ты там, конечно, всех удивишь, но никого не напугаешь. Наоборот, все окрестные чудища будут в очередь вставать, чтобы с ним пободаться.

— Скорее всего, — задумчиво сообщил нам Арчи, — этому лесу понадобился смотритель. Старый он уже, равновесие ему требуется. А тебе, значит, обитель. А саламандрам надо было как-то эти две проблемы решить. Вот и всё. Но как-то это слишком уж на поверхности лежит, а потому и неправда.

— Да я и не в претензии, — легко согласился с нашими доводами Оин. — Хорошо мне тут.

— Кто бы спорил, — хмыкнул Арчи, но всё же кривить душой не стал, — хотя я бы тут и месяца не протянул, убежал бы к людям. Несмотря даже на эти, как их, расовые особенности, что должны довлеть надо мной, по идее. Мне общество нужно, движуха! И чтобы постоянно новое в иллюминаторе было, и люди, и страны, и климат! Вот тогда я счастлив.

— Каждому своё, — примирительно пожал плечами гном. — А что до истории этой, думал, выговорюсь, легче станет. А никак не стало. Как будто было это давно, не со мной и неправда к тому же. Вот вообще всё равно. Ну что, идём спать? Поздно уже, а завтра куча дел.

— Именно! — подхватился с места Арчи, — завтра ж мёд выкапывать! Ну ка, все вместе за уборочку!

Мы не торопясь, расслабленно, оделись нормально, хотя я и так до этого успел накинуть на плечи свежую байковую рубашку, потом убрали со стола, прибрались за собой в бане, да и через полчаса отправились спать. А я шёл и думал,