– Дверь была открыта, не совсем, а так, чуть-чуть.

– Когда ты уходил, Элла закрыла дверь?

– Не помню. Я хлопнул и ушел. Она кричала что-то вслед… Я, когда вернулся, еще больше разозлился. Думал, она тоже ушла куда-нибудь, а квартиру назло мне открытой оставила. Сам знаешь, я воров боюсь.

Истинная правда. Уходя из дому, Гошик закрывал квартиру на три замка, точно у него там сокровища российской короны хранились. Я иногда подшучивала над этой его привычкой, но Баюн каждый раз серьезно отвечал, что его отец, дед и прадед не для того добро наживали, чтобы воры поживились. Представляю, как он разозлился, увидев открытую дверь.

– Дальше. – Пыляев увлеченно рисовал в записной книжке, и создавалось впечатление, что Гошиковы излияния ему совершенно не интересны. – Ты подходишь к двери. Открываешь. Первая мысль?

– Ограбили. Я Эллу сначала не увидел.

– Почему?

– Темно было. Я еще выключателем щелкнул, а свет не загорался.

– Что ты сделал?

– Пошел в комнату. Там свет. Я споткнулся! Демка, я ж об нее споткнулся! Ты это понимаешь?! Упал, а там что-то мягкое и мокрое. Липкое. Решил, что ковер хотели вынести, но не смогли. А это не ковер. Это она была! Элла. Эля. Моя девочка… Я на нее упал и не понял…

– Спокойно, – скомандовал Пыляев, – Машка, там, в холодильнике, водка должна быть. Налей ему.

Я молча выполнила указание, бедный Гошик, он ведь не то что вида крови – запаха лекарств не переносит. Даже когда я в больнице лежала, он, хоть и навещал каждый день, стремился уехать побыстрее. И к Димке когда ездили, Гошка в машине меня дожидался, не мог себя заставить внутрь зайти. К чему мне больница вспомнилась? Тут же ничего общего.

Я достала водку, порезала хлеб, колбаску, огурчики. Достала стопки. Четыре. Нужно помянуть Лапочку, сейчас, когда душа еще здесь, на земле. Я слышала, будто душа три дня после смерти бродит среди живых, слушает разговоры. Чушь, конечно, но, с другой стороны…

Хромой Дьявол молча разлил водку по рюмкам. Так же молча мы выпили. Огненная вода обожгла горло и небольшой бомбой разорвалась в желудке. Только сейчас я вспомнила, что ела в последний раз очень, очень давно. А Гошка перестал дрожать, и Димка налил ему еще. Зачем? Гошке много нельзя, пьянеет он моментально, а на следующий день страдает: и голова болит, и желудок…

Стоп. О чем это я? Какая голова, какой желудок? Эллочку убили. Надеюсь, у Дамиана хватит такта не продолжать неприятный разговор.

Зря я так считала. После третьей рюмки он продолжил допрос.

– Ты упал. Что было дальше?

– Поднялся. Не сразу. Поскользнулся и упал еще раз. Ударился локтем. Больно. Синяк будет… – Захмелевший Гошик попытался закатать рукав, чтобы продемонстрировать травму, но узкие рукава свитера свели усилия на нет. Гошка вздохнул, взял бутылку и налил себе еще. – Я дверь открыл, входную. Там свет горел, тогда я и увидел, что это не ковер. Представляешь, я ж ее за ковер принял… – Похоже, эта мысль не давала ему покоя.

– Как она лежала?

– На спине. И ноги раскинуты. Как у шлюхи. Некрасиво. Эля у меня красивая… Правда, Машка?

– Красивая, – я поспешила согласиться.

– Я испугался и закричал. Дальше милиция приехала…

– Ты вызвал?

– Нет. Соседи, наверное. Я только кричал. А они меня забрали, сказали, будто это я Элю зарезал. Как я мог, Демка?! Вот скажи мне, разве я не любил мою девочку?!

– Любил.

– Я ведь для нее ничего не жалел! Все делал. Все-все! Даже… – Гошик посмотрел на меня, пьяненько подмигнул и, приложив палец к губам, прошептал: – Ну ты знаешь. Только тс-с-с-с… Она не должна знать!

– А цветы ты ей дарил? – Хромой Дьявол отобрал у Георгия бутылку. Тот пытался оказать сопротивление, но Пыляев был трезвее и сильнее, поэтому с водкой Гошику пришлось расстаться.

– Кому?

– Элле.

– Дарил. Я для нее ничего не жалел. Ни цветов, ни…

Дамиан не позволил развить тему, и я была несказанно благодарна ему за это. Все-таки не слишком приятно слушать, как твой любимый человек рассказывает о другой.

– Какие цветы она любила?

– А то ты не знаешь! – удивился Гошка. – Розы. Красивые белые розы, и пахли чтобы. У нее хороший вкус. Она у меня вообще умница. Красавица и умница. А Машка дура. Толстая корова и дура!

– Перестань! – Спасибо тебе, Димка, за поддержку, но заткнуть пьяного Баюна не способна даже его мамочка, которую он, будучи трезвым, слушается беспрекословно.

– Дура, дура, дура! Скажи, почему эта дурища жива, а моя Эля, мое солнышко, мертвая. А?! – Истерика набирала обороты. – Я догадался! Я все понял! Это она! Она Элю убила! С…ка! Б…дь! – Гошка попытался встать.

– Сидеть! – рявкнул Пыляев. – Маша… Посиди пока в комнате, чтобы он тебя не видел, хорошо?

Конечно, хорошо. А что я еще могла? Меня и на сказать-то не хватило, так, головой мотнула и выскользнула с кухни. Обидно. Ей-богу, обидно. Умом понимаю, что на самом деле Георгий так не думает, что виновата водка и пережитое волнение, обвинения смехотворны, завтра ему будет стыдно, но больно мне уже сегодня. Сейчас. Горячий шар где-то в области сердца, словно внутри поселился маленький злой ежик. Он ворочается, растопыривает иглы, которые колют, царапают, того и гляди раздерут на клочки доверчивое сердце.

А здесь даже Степки не было. Он всегда меня утешал: подойдет, положит голову на колени и смотрит в глаза, точно спрашивает: «И долго ты, Пигалица, жалеть себя, любимую, будешь? Пойдем-ка лучше погуляем. Солнышко за окном. А кошки совсем обнаглели, погонять бы надо…» Мы шли гулять, и обида исчезала сама собой.

Я заткнула уши, чтобы не слышать невнятного бормотания за стеной. Не сегодня. Сейчас мне неприятен даже звук его голоса. Стоило бы бросить все и вызвать такси, но… Но я сидела, я всегда была очень послушным ребенком.

Раскатистый храп проник даже сквозь ладони, значит, Баюн отрубился. Нормальное явление, я же говорила – пить он не умеет, зато умеет языком чесать и отрубаться прямо за столом.

– Маш, ты здесь? – Ну, этот-то хоть трезвый.

– А где мне еще быть?! – огрызнулась я.

– Машуня, ты не обижайся на него, ладно? – Пыляев присел рядом и обнял меня. – Он же пьяный. И пережил за сегодняшний день столько, что и врагу не пожелаешь. Не сердись. Хочешь, на меня обижайся, я ведь его напоил. Виноват.

Я кивала в такт словам, а сердитый ежик гневно зафыркал, он не собирался поддаваться на уговоры. Интересно, как это я раньше не замечала, что всякий раз, когда Гошик делал гадость, извинялся за него Дамиан. И моя злость выплескивалась на него, а не на любимого супруга.

– Опять ты за него?

– Он мой друг.

– Это так важно? – Я никогда не могла понять, что связывает этих двух мужчин. Гошик открытый, доверчивый, обидчивый, точно дитя, а Хромой Дьявол жесткий и холодный. Мой бывший существо болезненное, малейшее дуновение ветерка укладывает его в постель, а Дамиан и шторм выдержит, не поморщившись. Баюн способен неделями страдать из-за пустяка, вроде хамоватой продавщицы из соседнего супермаркета, а язвительный Пыляев в выборе слов не стеснялся. Хотя, надо сказать, Гошку он щадил. Но все равно слишком уж они разные.