Но у цифрового мира есть и преимущество для индивидуального обучения. Ученики средних и старших классов теперь овладевают алгеброй с помощью Академии Хана[103], где примеры с доски вроде уравнения a2 + b2 = c2 тщательно проиллюстрированы серией онлайн-уроков, которые могут быть адаптированы к сильным и слабым сторонам ученика. Разве эти цифровые устройства не удовлетворяют потребность в хевруте или совместной работе? Мы так не думаем. Конечно, люди могут учиться, выполняя инструкции, которые выдает интернет; мы этого не отрицаем. Тем не менее такое обучение — только начало. Если мы хотим мыслить критически, а не просто проглатывать материал, всегда будут нужны собеседники, чтобы обсудить его. Всё ли правда в конкретном тексте? Есть ли границы применения у того, что мы только что узнали, или обстоятельства, в которых оно неприменимо? Задача для тех, кто работает на местах, состоит в создании образовательных СМИ, где исходили бы из реального обучения, то есть из человеческой потребности. Мы — как сказала бы Барбра Стрейзанд — люди, которые нужны друг другу[104].

Профессор Майкл Томаселло подчеркнул человеческую зависимость от себе подобных, исследуя шимпанзе. Наши покрытые шерстью кузены перемещаются группами. Хотя у людей 99 % генов этих животных, последние не ходят в школу, и старшие особи не обучают молодняк на своем примере. Почему? Согласно предположению Майкла, это связано с тем, что люди — ультрасоциальные существа[105].

В лаборатории Института Макса Планка (Лейпциг, Германия) Майкл (сегодня сотрудник Университета Дьюка) и его студенты решили ответить на вопрос, что знают обезьяны и каким образом лучше всего учатся. Майкл раскрывает эволюционное наследие, наблюдая, как наши дальние родственники находят спрятанную пищу. Исследование, опубликованное на его сайте, рассказывает историю о сотрудничестве. Оно начинается с факта, который не должен вызывать удивления. Шимпанзе умны, как в фильме «Планета обезьян». Майкл и его коллеги дали двухлетнему человеческому детенышу и молодой обезьяне серию тестов, чтобы посмотреть, как каждый из них размышляет о физическом и социальном мире. Шимпанзе очень хорошо справились с физической частью проверки; они пытались узнать, как шар выкатится из-за стены, точно так же, как дети. А социальные навыки? Должности священников, психологов или барменов не смогли бы занять ни те, ни другие.

Возьмем, к примеру, сотрудничество при поиске пищи. В упражнении обезьяне и малышу приходилось искать награду под одним из двух перевернутых желтых ведер, расположенных на расстоянии примерно 30 см друг от друга. Аспирант, сидевший напротив ребенка или шимпанзе, сначала смотрел прямо в глаза тому или другому, а затем указывал жестом и взглядом на нужное ведро. Проследят ли ребенок и животное за красноречивыми движениями аспиранта, чтобы найти вожделенное угощение? Повторить траекторию взгляда другого человека — первый шаг в осмыслении социального взаимодействия; от этого зависит сотрудничество. Вы могли бы подумать, что для шимпанзе Зулу двадцати одного года от роду это пара пустяков. Для нас это выглядит так, будто аспирант кричал: «Поищи кусок банана под левым ведром!» Но Зулу, несмотря на обширный коммуникативный опыт с другими шимпанзе и людьми, не поняла намеков. Двухлетний Ирвинг, который за свою короткую жизнь едва ли играл с десятком детей, направился прямиком к ведру с призом.

Обезьяны получают «два» по сотрудничеству. Они не так хорошо умеют «соединять точки» во взаимодействии с окружающими, как люди. Как добавил антрополог Ким Хилл, людей делает особенными не большой размер мозга. Не по этой причине мы способны строить космические корабли — ни один человек не может сделать это самостоятельно. У нас есть ракеты, потому что 10 000 человек работают сообща, выдавая информацию[106].

Эта человеческая особенность — склонность работать и учиться сообща — имеет огромные преимущества. Сами названия книг Майкла раскрывают это: Why We Cooperate («Почему мы сотрудничаем») и The Cultural Origins of Human Cognition («Культурные истоки человеческого познания»)[107], [108]. Сотрудничество — основа того самого поведения, которое выделяет нас из мира животных. Наглядный пример — человеческий язык. Умение говорить означает, что положение гортани повышает вероятность того, что мы поперхнемся пищей, по сравнению с другими животными. Это явное безумие с эволюционной точки зрения. Однако опасность удушения перевешивается огромным преимуществом языка. Где мы будем сегодня охотиться? Сколько там мамонтов? Надо ли захватить провизии на два дня? Можно ли представить себе попытку «обсудить» эти вопросы без языка? Будь то строительство деревень, охота за дичью на ужин, заказ продуктов или тушение пожаров, язык как уникальная способность человека, скорее всего, развивался в силу необходимости совместной работы. Люди — по природе существа социальные.

Майкл развивает эту мысль. Сотрудничество, пишет он, лежит в основе всей человеческой культуры: «Этот новый способ понимать других людей [и сотрудничать с ними] изменил характер всех видов социального взаимодействия… и со временем возникла уникальная форма культурной эволюции»[109].

Больше не нужно изобретать велосипед или учиться добывать огонь. Вместо того чтобы каждое поколение решало одни и те же проблемы заново, мы можем передавать общие знания и культурные практики, выработанные в результате сотрудничества, от отца к сыну. «Эффект трещотки», как выразился Майкл, постоянно меняет среду, в которой растут дети. Вспомните о небоскребах, тостерах и флешмобах. Ничего подобного 200 лет назад не было, и для создания этого требовалось сотворчество. Способность к этому важна не только для обучения в школе или глобальной торговли. Это, вероятно, и есть основа человеческого опыта. На всем, что мы делаем, сказывается наша жизнь в «социальном супе». И каждый ребенок — пожалуй, за исключением детей с аутизмом — обладает преимуществом ультрасоциальности с самого рождения.