продавщица, скромненькая, наседистая, конечно, у них ничего серьезного нет. Просто ему приятно, что свеженькая девушка влюбилась, а серьезного ничего нет.

Мужу должно быть хорошо дома. Его должно тянуть домой.

Тоня купила себе халатик, такой дорогой, раньше ни за что не решилась бы. Красивый и очень ей подходит. Яркий, пушистый — японский. Когда его бросишь на спинку кресла, в комнате веселей. И еще купила ночную сорочку. Немецкую, затейливую, с цветочками и рюшечками. Дороже приличного платья эта сорочка, уже в самой дороговизне было что-то смущающее.

За собой тоже надо следить. Отмыться под душем от литейной копоти — это для женщины мало. Хорошо, с волосами ей повезло, на них время тратить не надо. А вот руки совсем никуда не годятся. Тоня стала бывать у маникюрши.

Как-то вечером возилась она на кухне: у женщин в бухгалтерии списала рецепт какого-то пирожного, теперь раскатывала тесто — в переднике поверх японского халатика, надушенная… Степан забрел, разыскивая газету, и наконец заметил:

— Что-то ты в последнее время все прихорашиваешься? Хотел бы я знать, для кого ты стараешься?

Говорил шутливо, но смотрел внимательно. Неужели ревнует? Это даже удачно получилось. То ли она читала, то ли по телевизору видела, как женщина удержала мужа, заставив его ревновать. Но ревности его хватило лишь на этот вопрос. Неужели ревновать нельзя? Она перебирала в памяти всех знакомых мужчин. Действительно, ревновать не к кому.

Еще не так давно ей приятно было услышать вопрос: «Кто вы?» Приятно было лукаво сказать: «Угадайте». «У вас такие тонкие пальцы, сильные, гибкие пальцы музыканта, в вашей речи, в ваших движениях живет скрытый ритм музыки… Я угадал?» — «Нет…» И вдруг тот болван в поезде: «Эта девушка — инженер, цеховой инженер, технолог или мастер, я прав? Я сам тридцать лет на производстве». Как скромно он прятал самодовольство — прав! Он ждал награды за свою принципиальность — изумления, восхищения… Дур-рак!

После ужина Степан тщательно оделся и собрался уходить. И тут — как она потом проклинала себя за эту глупость! — Тоня взбунтовалась. Остановила его у двери:

— Ты далеко, Степан?

— Да нет, — смутился он. — Скоро буду.

— Куда ты?

Он привык, что она не спрашивает, и не приготовил ответа, начал мямлить, неудачно соврал, она тут же поймала на лжи. Начался мучительный для обоих скандал с криками и оскорблениями… Оля впервые увидела своих родителей такими. Девочка, всегда надоедливая и капризная, сейчас повела себя как большая: незаметно юркнула из кухни в комнату, затаилась там среди игрушек, как будто играла и ничего не слышала. Затем стала тихонько хныкать, а уж потом заревела, бросилась к матери и прижалась к ней.

— Можешь уходить! — кричала Тоня. — У меня не гостиница!

Степан отодвинул ее от двери и вышел.

Нет, она правильно поступила. Она не тряпка, не позволит себя топтать. Хватит играть в поддавки. Двенадцать, половина первого… Тоня разделась, легла в постель. Она ненавидела его. Неужели не придет? Баба есть баба, всегда напортит себе языком. Зачем она сорвалась? Она заставила его лгать, заставила быть мелким, противным, она сама толкнула его к той девчонке, и теперь для того, чтобы оправдать себя и успокоить свое самолюбие, он должен будет выдумать романтическую любовь, даже если ее нет. Она его знает, Степана.

Среди ночи зацарапался в двери ключ. Пришел. Тоня притворилась спящей.

Совершённая в запальчивости ошибка обладает силой инерции. Она тащит человека к следующей ошибке. Тоня решила повидаться с этой продавщицей. Вечером она молча поставила перед мужем обед и ушла. Пусть как хочет занимается с Олей.

За прилавком кондитерского отдела стояла незнакомая женщина. Тоня с трудом объяснила, кто ей нужен: маленькая такая, симпатичная, тоненькая, волосы каштановые, вот так сзади сложены…

Та почему-то жила в заводском общежитии. Вот уж действительно если не повезет… В общежитии — половина ее стерженщиц. Да еще дверь в комнату оказалась заперта. Никого нет. Тоне и вернуться ни с чем домой было страшно, и ждать здесь, под дверью, невозможно. Ей нужно было все знать, как нужно человеку дотрагиваться до раны, которая болит при прикосновении.

И вдруг из туалета вышла Федотова, ведя под руку толстушку Клаву из стальцеха, бледную, прижимающую ко рту платок.

— Антонина! — Федотова обрадовалась. — Ты чего тут?

Федотова была нарядная, даже красивая. Оказывается, в этот вечер приехал из деревни ее жених. Он собирался перебраться в город, и Федотова пригласила знакомых — поговорить что и как. Жених был маленький, жилистый, с темными кудрями. Как это бывает с невысокими и худыми людьми, он выглядел совсем мальчишкой. Сидел на стуле далеко от стола, локтями упирался в колени, а подбородком — в ладони и с радостным лицом слушал обрубщика Костю Климовича.

Коренастый тяжеловес Костя, сложив на груди короткие руки и поджав под себя короткие ноги, все сползал со стула и все пытался на нем утвердиться. Говорил он с барственным доброжелательством (приглашен совета ради!), а сострив, поглядывал на Жанну.

— Отчего, можно и к нам. Поговорю с ребятами, раз твоя землячка тебя так… как это будет сказайт по-русски… рекомендует.

Жених смеялся, скрывая смущение, но простаком тоже не хотел показаться.

— А что у вас дают?

— Двесспядьссят. — Костя с удовлетворением поджал губы.

— У-у! — изумился жених.

— Дурных — в обрубку, — сказала Федотова категорически.

Костя не обиделся, не стал отстаивать честь профессии. Он спросил по-деловому:

— А куда тебя душа тянет, Виктор… как по батюшке?.

— Да чего там…

— Михалыч, — сказала Федотова.

— Как Полесова? — заметила Жанна.

— Якога Полесова?

— Слесарь-интеллигент, — напомнил Костя. — Кустарь без мотора.

И покосился на Жанну.

Виктор понял, что Костя шутил, осторожно засмеялся и также осторожно (а вдруг его высмеивают?) сказал:

— Я бы по дереву пошел. Немного столярничаю.

— Можно. В модельный цех. Учеником — семьдесят рублей.

— А долго — учеником?

— От тебя будет зависеть. Чертежики научиться читать, в литейной технологии разобраться — полгода ухлопаешь. Так, Антонина?

— Обязательно на завод? — спросила Тоня.

— Так он же без прописки.

— К жене всегда пропишут, — сказала Тоня.

Федотова зарделась, а ненаблюдательный Костя сказал:

— Виктор Михайлович холостяк-с. Хотя все в наших силах. Можно найти ему с жилплощадью «к поцелуям зовущую, всю такую воздушную». — И опять поглядел на Жанну.

Она сидела на подоконнике безучастная к разговору и смотрела на улицу.

Виктор и Федотова смущенно улыбнулись друг другу, и Тоня позавидовала Федотовой. Вот ведь он любит ее. И слушает, полагается на нее во всем. Наверно, у себя в деревне она совсем не такая, как в цехе.

— Что хлопцу семьдесят рублев? — грустно сказала