– Пикник? – улыбается Энг.

– Не интересует.

Но с Энграмом спорить невозможно, он машет руками и призывает к тишине.

– Одна нога здесь, другая там.

В центре парка стоит крошечный деревянный киоск, в котором пухлая волшебница продает сладкие пышные булочки, посыпанные хлопьями миндаля и политые соленой карамелью. Вот откуда божественный запах. И, кажется, волшебница готова обогатиться на обеде, когда студенты вывалят из Академии в поисках еды. Она расставляет на прилавке, которому неведома осенняя прохлада, подносы со сдобой.

– Какой кофе пьешь? – на ходу спрашивает Энграм.

– Черный без сахара, – очень тихо отвечает Брайт и неуверенно улыбается.

Принимать ухаживания оказалось очень просто. Никаких вопросов, обещаний, вторжений в личное пространство. А как теперь поступать? Вернуть Энграму деньги за кофе и булочку? Или друзья такое делают бесплатно? А они друзья? Нет. Они даже не знакомые.

Но очень хочется с кем‐то поговорить, чтобы сбросить с больной головы на здоровую, освободить мозги от мусора. Кажется, нужно принять неожиданные дары и заткнуть совесть. А еще душит невероятная благодарность, потому что через пару минут замерзшие пальцы греет стаканчик черного кофе, а на колени теплым котенком ложится бумажный пакетик с тремя булочками.

– Ну что? Я волшебник?

– Нет, – вздыхает Брайт, с наслаждением глядя на булочку. – Ты богатенький мальчишка, который все делает по‐своему.

– А ты ешь и плати мне за булочки рассказами, – смеется он, хоть ничего смешного никто и не сказал.

– Ты все время смеешься? Это странно.

– Я не пойму, госпожа Сирена, ты что, никогда не влюблялась?

Брайт давится кусочком миндаля и отставляет на лавочку кофе.

– Ты что несешь?

Надо бы схватить вещи и бежать, но кофе с булочкой хочется куда больше.

– Ладно, понял, не время для страстных признаний.

Он издевается. Но Брайт даже в шутку не готова слушать такую чепуху.

– Так почему ты в тюрьме? Нас же тут никто особо не держит.

– Вас тут никто не держит.

Брайт не думает, можно ли такое рассказывать, ей плевать. Она никогда не собиралась ничего ни от кого скрывать, уж точно не от истинных, которые живут в своем прекрасном розово-медовом мире.

– А мой отец – в заложниках у Ордена Пяти, пока не придумает лекарство от болезни, которая убивает таких, как вы. – И Брайт так смело смотрит в глаза Энгу, что тот опускает голову.

– Таких, как они, – поправляет он.

– А ты здоров?

– Ну… – Энг откашливается и дергает плечом. – Я пью таблетки, если ты об этом. Но профилактическую дозу, во избежание развития болезни. – Он будто оправдывается, а потом сдается. – Ну, может, и нет. Может, и обычную. Я не пропускал прием уже лет десять и не знаю, что почувствую.

Он несет какую‐то чушь и понимает это, потому выдыхает и быстро говорит:

– Ладно, я болен, но… Слушай, я не верю, что мы болеем из‐за того, что живем рядом с иными или типа того. Я не знаю… ладно? Я не расист, и я не прекращал общаться с иными, если ты понимаешь, о чем я, и хуже мне не стало. Значит, Орден врет, верно?

Кажется, его это задевает. Энграм частит, морщится, и Брайт не успевает уследить за мыслью.

– Они нам говорят… это. И я уверен, что это ложь.

– Они говорят, что вы больны, потому что рядом иные?

– Да. Я знаю, что вы думаете иначе. Что это из‐за темной магии, что мы так слабы, что не справляемся с силой.

– Энг. Я вообще ничего о вас не думаю. Расслабься. Мне абсолютно ровно на то, кто ты. И я первый раз слышу про темную магию.

– Ну я так…

Брайт улыбается собственным мыслям, потому что только что истинный маг оправдывался перед ней, подумав, что она заподозрила его в расизме или вроде того. Как иронично. Энграм Хардин полон сюрпризов. Это какая‐то новая сторона давно изученного вопроса, очень даже любопытная.

– Ну, в общем, ты болен.

– Да.

– А мой отец – Блэк Масон. Он вас всех… полечит. – Она делает большой глоток кофе и морщится, когда он обжигает небо.

– А ты при чем?

– А пока он вас не вылечит, я буду тут под угрозой его смерти, – хмыкает Брайт, чувствуя себя последней сволочью, потому что ей совершенно не жаль траминерских детей.

Голос Энга становится тише, глуше. А булочка отправляется в пакет. Он упирается локтями в колени и сгорбливает спину, будто на нее давит тяжкая ноша.

– Значит, ты тут, а твой отец там?.. Умно, – сухо произносит он, а Брайт с наслаждением закидывает ногу на ногу, делает глоток кофе, снова морщится и кивает.

Ей нравится, что истинным бывает стыдно, это видно по трагично согнувшейся спине Энга. А может, он просто уже поднаторел в том, как клеить иных?

– Там Орден Пяти… тут их дети… будь осторожна. – Он чуть поворачивает голову, глядя на носки ботинок Брайт.

– Что?

– Что слышала. – Энграм откидывается на спинку лавочки и снова берет в руки стаканчик кофе. Греет о него пальцы, но не пьет. – Некоторые из студентов… уже близки к Ордену. В особенности дети Пяти. После отбоя тут иногда такое творится…

– Какое? – невинно улыбается Брайт, понимая, как очевиден сарказм в тоне, но Энг, кажется, не обращает на это внимания.

– Охота. Они называют это охотой, – сдавленно сообщает он.

– А ты?

Он качает головой.

– Твой брат? Я так понимаю, он один из главных старост.

Энг быстро кивает.

– Мой отец тоже… один из Ордена. И он… один из Пяти. Как и Блауэр, и Прето, и Блан.

– И Хейз, – тихо говорит Брайт.

Энграм дергается и отставляет стаканчик, поворачивается к Брайт всем корпусом.

– А от него лучше и вовсе держаться подальше, – говорит быстро и тихо. – Правда, не нарывайся.

– Почему? Он так страшен?

– Он сын Хейза, и этого достаточно. Никто не знает его достаточно хорошо, чтобы сказать, что на самом деле в голове у Рейва. Он самый скрытный из них. Я с детства с ними, и черт его знает, что в голове у этого типа. Блауэр и Прето открыто выражают всё, что думают. Открыто нападают, а чем занимается Хейз – тайна. Держись от него подальше. Эта семья… это они все устроили.

Брайт холодно кивает и морщится. Легко сказать – держись подальше, когда проблемы настигают сами, без постороннего вмешательства.