Карина отлепилась от Максимова, развернулась у него на коленях, юркнула вниз. Донышко бутылки скрипнуло по полу, глухо булькнуло содержимое.

«Неплохо», — машинально отметил Максимов.

Положил руку на выгнутую спину Карины, слегка надавил, не дав распрямиться. Иначе бутылка, как граната, ушла бы в цель.

— Ну и что ты там нарисовался, боец? — с командирской медью в голосе спросил Максимов.

— Извините, Карина с вами? — раздался из темноты мужской голос.

— А представиться не забыл?

Мужчина смущенно кашлянул.

— Извините. Я — охранник. Семенов фамилия. Мне по рации передали, Карину мама ищет.

Карина встала. Бутылку держала, как гранату, чуть на отлете.

— Сейчас приду! Шавку свою на цепь посади, Семенов.

— Не положено, — пробурчал охранник.

— Ложила я на твое положено! — взорвалась Карина. — Еще раз подкрадешься, получишь бутылкой по башке.

Звякнул поводок, пес судорожно хрякнул, потрусил за хозяином в темноту.

— Не дом, а концлагерь со всеми удобствами, — проворчала Карина.

Закинула голову, сделала глоток из бутылки.

— Пуф! — выдохнула она. — Неделю я здесь продержусь, как обещала. Но потом за себя не ручаюсь.

Максимов встал, встряхнул кистями, сбросив скопившееся напряжение. Отобрал у Карины бутылку, заткнул пробкой и бросил в кресло.

— Галчонок, не пей эту гадость.

— А спирт можно?

— Да, если чистый. Нельзя все, что гнило: вино, пиво, сидр.

Карина беззлобно ткнула кулачком ему в грудь.

— Зануда!

Закинула голову, заглянула в лицо Максимову.

— Расходимся?

— Пора. Автоответчик и модем будут постоянно включены. На мобильный не звони.

Карина кивнула.

— Ты же не навсегда пропадаешь? — прошептала она.

— Нет. Надеюсь — нет.

— Возвращайся, пожалуйста, скорее. Потому что ты и «никогда»… Я этого просто не переживу.

— Не каркай, галчонок! И помни, если выглядишь как еда… — начал Максимов.

— …тебя обязательно сожрут[9], — закончила Карина.

Она отступила на шаг, обхватила себя за плечи.

— Иди, Макс. Иди, пока я не расплакалась.

Максимов сделал шаг назад, помахал Карине рукой.

— Хоп! — неожиданно выдохнул он.

Правая рука Карины сама собой взметнулась вверх, сжатый кулак замер на одной линии с глазами.

«Так-то лучше, девочка моя», — удовлетворенно подумал Максимов.

— Хоп! — неожиданно скомандовал Максимов.

Правая рука Карины сама собой взметнулась вверх, пистолет замер на одной линии с глазами. Дважды плюнул огнем. Парный удар эхом прокатился по тоннелю тира.

Рука Карины опала. Пистолет повис в расслабленной кисти.

Максимов прищурился, всмотрелся в грудную мишень, болтающуюся на тросиках у дальней стены тира.

— Уже лучше, галчонок, — похвалил он. — «Восьмерка», на семь часов[10]. Обе легли рядышком.

— Разве ты отсюда видишь? — спросила Карина.

Говорила громче, чем нужно, слегка оглохнув от выстрелов. Максимов запретил пользоваться «берушами».

— Я не вижу, я чувствую.

Максимов вскинул руку. «Магнум» мощно грохнул, выплюнув пулю в цель.

Дырка в мишени стала отчетливым черным пятнышком.

— Класс! — выдохнула Карина, засветившись лицом. — А ты…

— Хоп! — оборвал ее Максимов.

Карина рефлекторно вскинула руку. Ее «вальтер» бил куда тише. После «магнума» выстрелы показались двумя сухими щелчками.

Карина уронила руку.

Дырка в мишени стала размером со спичечный коробок.

Максимов похлопал Карину по острому плечу, торчавшему из выреза защитного цвета майки. Чуть надавил пальцем на тугой бицепс.

— Расслабься, галчонок, но не в кисель. Будь, как ива, гибкой и податливой.

Она кивнула, не отпуская глаз с мишени.

— Стой и жди команды.

Максимов поставил пистолет на предохранитель, сунул в кобуру. Отошел к стойке в углу тира.

Тир они обнаружили случайно, прогуливаясь по задворкам Пятнадцатого квартала. Когда-то этот район населяли парижские пролетарии и русские с офицерской выправкой. Поклонники Троцкого и осколки Белой гвардии дружно вкалывали на заводах «Рено». Такой вот идеологический мезальянс приключился в двадцатом году.

Максимов уловил в воздухе характерный острый пороховой дымок и, идя на запах, привел Карину к вполне обычному погребку, в котором сам бог велел открыть винный кабачок. Но здесь, как оказалось, поклонялись не Бахусу, а Марсу. Тир так и назывался — «Марс», как сообщала всем выцветшая вывеска над входом.

Внутри длинный зал выглядел запущенным и безденежным, как российский ветеран. Кто набивал здесь руку, осталось неизвестным. За три дня Максимов с Кариной не пересеклись ни с одним посетителем. Однако кто-то все-таки стрелял. Входя в гулкий погреб, Максимов всякий раз чувствовал, что пахнет свежей пороховой гарью.

Владелец тира, пожилой мулат с фигурой тренера по вольной борьбе, в любое время дня сидел за стойкой и с равнодушным видом читал газету. «Беруши» при пальбе он тоже не надевал. Грохот выстрелов его нисколько не раздражал, во всяком случае, на лице это не отражалось. Он лишь слегка щурил глаза, как кот, упорно отдыхающий рядом с ревущим компрессором.

Оружие, которое он давал напрокат, было в идеальном состоянии, патронов уйма, только плати, и главное — никаких вопросов. Тир «Марс» явно жил по принципам вербовочного пункта наемников: «Вас ждет лучшее оружие, увлекательное приключение и главное — никаких вопросов».

К нелегальному чемпионату мира по стрельбе, где стреляешь не только ты, но мишень тоже имеет право тебя завалить, хозяин некоторое отношение имел.

За его спиной на стене красовался плакат шестидесятых годов: молодец в белом кепи призывал вступить в Иностранный легион. По периметру плаката висели фотографии в дешевых рамках. Неизвестные личности специфического вида весело скалились в объектив. Группами и поодиночке. Все с оружием, все в полевой форме. Большая часть в форме без знаков различия. Менялись виды на заднем плане, не менялось только выражение лиц у мужчин. Вольные стрелки везде и всюду были довольны собой и жизнью.