Их квартира располагалась всего-навсего этажом выше. Но это почему-то все меняло. Феликс и сам не мог объяснить, в чем дело. В результате ему все равно пришлось оплачивать услуги круглосуточных сиделок и медсестер. И шесть недель, которые оставались до снятия гипса, совершенно вымотали его. Но на душе у него стало легче. Они с Беллой чувствовали, что сами контролируют свою жизнь. Белла была дома, в своей постели, Феликс не отходил от нее. Все это имело для него колоссальное значение. Потому что через четыре дня после того, как сняли гипс, через четыре дня после того, как Белла снова начала ходить, она умерла.

Они как раз собирались поесть. Белла повернулась к Феликсу и проговорила: “Что-то мне нехорошо”. И обмякла в кресле. Скорая доставила ее в местную больницу. Феликс не хотел мешать врачам. Поэтому он поехал не с Беллой, а следом за каретой скорой помощи в своей машине. Белла умерла вскоре после прибытия в больницу, немного не дождавшись Феликса.

“У меня как будто оторвали руку или ногу. Такое чувство, что меня разодрали пополам”, – говорил мне Феликс. Голос у него дрожал, глаза покраснели. Однако одно его утешало: Белла не страдала, она провела последние недели жизни дома, мирно и спокойно, греясь в лучах их многолетней любви, а не в отделении сестринского ухода, где чувствовала бы себя просто одной из пациенток – одинокой и растерянной.

Примерно так же боялась покинуть свой дом и Алиса Хобсон. Она чувствовала, что здесь она на своем месте и может сама управлять своей жизнью. Но после случая с вымогателями, которые ее запугали и ограбили, стало очевидно, что жить одна Алиса уже не может, это просто опасно. Они с моим тестем посетили несколько домов престарелых. “Ей было как будто все равно”, – удивлялся Джим. Однако Алиса все же соглашалась на эти поездки. Он решил найти дом, где ей понравится, где она будет хорошо себя чувствовать. Не получилось. Потом, задним числом, я постепенно начал понимать почему – и именно это понимание и привело к тому, что я усомнился в работоспособности всей нашей системы ухода за слабыми и беспомощными.

Джим искал такое место, куда родственникам было бы недалеко ездить и пребывание в котором можно было бы оплатить, продав дом Алисы. Кроме того, он искал учреждение, где обеспечивали бы “поэтапный уход” – так же, как в Орчард-Коув, где я навещал Феликса и Беллу. Чтобы там были и квартиры для тех, кто способен жить независимо, и отделение с круглосуточным сестринским уходом, который Алисе рано или поздно понадобится. Джим нашел несколько таких заведений, чуть поближе и чуть подальше, дорогие и не очень.

В результате Алиса выбрала дом престарелых, который мы условимся называть “Лонгвуд-Хаус”, – многоэтажное здание, некоммерческое учреждение под эгидой англиканской церкви. Там жили некоторые подруги Алисы по церковному приходу. До дома Джима оттуда было всего минут десять на машине. Обитатели “Лонгвуд-Хауса” вели активную насыщенную жизнь. С точки зрения Алисы и ее родных, лучше варианта было не найти. “Остальные заведения какие-то слишком коммерческие”, – сказал Джим.

Алиса переехала в “Лонгвуд-Хаус” осенью 1992 года. Ее отдельная двухкомнатная квартира оказалась гораздо просторнее, чем я ожидал. Большая кухня, достаточно места для столового гарнитура, много света. Моя теща Нэн сделала там косметический ремонт и договорилась со знакомым дизайнером, чтобы он помог Алисе расставить мебель и развесить картины. “Очень важно, чтобы в новом доме все было на старых привычных местах – и чтобы в ящике в кухне лежали твои столовые приборы”, – говорила Нэн.

Но когда я приехал к Алисе месяца через полтора после ее переезда, мне стало понятно, что она ничуть не обжилась на новом месте и глубоко несчастна. Алиса ни на что не жаловалась, ничем не выдала ни раздражения, ни печали, ни горечи, но я еще не видел ее настолько погруженной в себя. На первый взгляд она совсем не изменилась, просто свет в глазах потух.

Поначалу я решил, что дело в том, что у нее больше нет машины и, соответственно, стало меньше свободы. Когда Алиса перебралась в “Лонгвуд-Хаус”, то перегнала туда свою “импалу” и твердо рассчитывала, что будет на ней ездить. В первый же день она собралась куда-то, но обнаружила, что машины нет на месте. Алиса вызвала полицию и подала заявление об угоне. Полицейские сняли показания и пообещали начать поиски. Потом приехал Джим – и что-то словно подтолкнуло его посмотреть на всякий случай на парковке соседнего супермаркета “Джайнт-Фуд”. Там и стояла машина: Алиса перепутала парковки. Узнав об этом, она пришла в ужас и навсегда отказалась от вождения. Так что в один день она потеряла не только дом, но и машину.

Однако, похоже, одинокой и несчастной она была не только поэтому. В квартире была кухня, но Алиса перестала готовить. Она ела в столовой пансионата вместе с другими постояльцами, но аппетита у нее не было, она похудела, и, похоже, ее совсем не радовала компания. Ее не привлекали и групповые занятия, даже те, которые должны были бы ей понравиться, например кружок рукоделия вроде того, который был у нее в церкви, книжный клуб, фитнес, поездки на концерты и спектакли в Центр имени Кеннеди. В “Лонгвуд-Хаусе” можно было организовывать занятия и самостоятельно, если предложенные варианты кому-то не нравились. Но Алису и это не заинтересовало. Мы опасались, что у нее депрессия. Джим и Нэн показали ее врачу, тот назначил лекарства. Не помогло. Где-то на десятикилометровом отрезке дороги между ее домом на Гринкасл-стрит и новой квартирой в “Лонгвуд-Хаусе” жизнь Алисы фундаментально переменилась. Ей это совсем не нравилось, но она не могла ничего поделать.

Когда-то сама мысль о том, что можно быть несчастным в таком уютном месте, как “Лонгвуд-Хаус”, показалась бы нелепой. Еще в 1913 году Мэйбл Нассо, выпускница Колумбийского университета, провела исследование, посвященное условиям жизни 100 пожилых обитателей Гринвич-Виллидж – 65 женщин и 35 мужчин[56]. В эпоху, когда еще не было ни пенсий, ни социального страхования, все они были бедны. Содержать себя могли лишь 27 из участников исследования: они постепенно проедали сбережения, пускали жильцов или находили себе какую-то работу – продавали газеты, убирали в чужих домах, чинили зонтики. Но по большей части эти люди были настолько больны и слабы, что уже не могли работать.

Среди участников исследования была вдова 62 лет – Нассо назвала ее миссис К. – домашняя прислуга, которая едва могла себе позволить крохотную комнатку с нефтяной печкой и окошком во двор в большом доходном доме. Но недавно миссис К. вынуждена была оставить работу из-за болезни: у нее сильно отекли ноги, появились варикозные вены, и она была прикована к постели. Другая испытуемая, мисс С., была “необычайно болезненной”, к тому же у нее был семидесятидвухлетний брат, страдавший диабетом. В то время этот недуг еще не умели лечить, и брат мисс С. был искалечен и изнурен болезнью, которая быстро убивала его. Шестидесятисемилетний ирландец мистер М. раньше работал грузчиком в порту, но оказался парализован после инсульта. Большинство испытуемых просто стали “дряхлыми” (feeble) – под этим словом Мэйбл Нассо имела в виду, что эти люди уже не могли ухаживать за собой.