Монах посмотрел на Катю прямым, не знавшим стеснения взглядом, и на лице его, не способном отразить изумительность ее мирской красоты, был пропечатан один недружелюбный интерес.

— Не было еще такого, чтобы Отрок сам выходил, — не сдержался он все же. — С чего это вам такое особенное уважение?

— Оттого что он милосерден, — убежденно сказала Катя. — А сколько ждать-то?

— Сколько надобно будет, — последовал суровый ответ.

* * *

— Так мы здесь и месяц проторчать можем, — заметила Чуб, оглядывая чересчур аскетичный номер монастырского отеля.

Три узкие койки, два стула да стол и беленые стены — вот и вся роскошь.

Катя поглядела в окно, на спеленатый снегом примонастырский город. То там, то тут виднелись черные рясы монахов и послушников, деловито снующих от здания к зданию. В независимости от времени года здесь проживало несколько сотен приезжих, вместить коих сам монастырь давно уж не мог. И идя навстречу паломникам, иные из коих, проявляя дивное терпение, поджидали приема и год, а то и несколько лет, настоятель наказал построить рядом с лесом большую гостиницу, гараж, школу, лавчонки и трапезные, но и обстановка, и еда, и обучение в них были по-монастырски суровыми. О том знали все…

Говорили, что известный купец Федор Путикин обещал пожертвовать монастырю сто тысяч рублей, если монахи позволят ему открыть рядом с Пустынью ресторан и отель в европейском стиле. Но отец-настоятель не купился на золотые посулы. Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не лезь. Хочешь жить здесь — живи, но живи, как монах.

Даша не хотела ни того, ни другого.

— А может два месяца, три! — окончательно прониклась ужасной перспективой она.

— Может, и три, — бесцветно сказала Акнир. — Какая разница? Главное, Отрок сказал, что он примет нас. А раз сказал, так и будет. Остальное — неважно. — Девчонка, поеживаясь, села на койку, точно боялась: та ударит ее электрическим током. Обняла себя руками за плечи, покосилась на раззолоченный куполами пейзаж — было видно, что ее беспокоит вовсе не сколько, а где.

— Но через три месяца вдовствующую императрицу вывезут в Крым, — заметила Катя.

— А вот и нет, — Акнир попыталась усмехнуться — не вышло. — Вы снова забыли, что вы — Киевицы, и время в нашем распоряжении. Сейчас 1 декабря 1916 года. Я перенесла нас назад…

Катерина припомнила щелчок ведьминых пальцев — точно так же коротким щелчком умела переводить время и Маша. Их принял прошлый год. Снег не настиг их в пути — они поймали снег, порошивший землю три месяца тому.

— Что ж, это меняет дело.

— Все равно не представляю, как мы месяцы тут будем сидеть. — Даша, отличавшаяся незавидной нетерпеливостью, старательно попыталась себе это представить — и не измыслила ничего симпатичного. — Мы ж возненавидим друг друга на третьем часу! А на четвертом — поубиваем. Чем еще тут можно развлечься? Мы даже в церковь не можем сходить. О, кстати! — нащупала развлекательную тему она. — Кать, ты случайно не знаешь, кого мы убили? Ну, ты и я…

— Мы с тобой многим зло причинили, — дернула ртом Катерина. — Взять хоть ту же Анну Ахматову, чьи стихи ты украла…

— Кто б говорил? — подбоченилась Чуб, всегда предпочитавшая добрую ссору худому миру. Развлечение полностью обрисовалось: — Разупрекалась! А сама-то ты у скольких доход увела? Вспомни Гинсбурга, который самый высокий в Империи дом на Николаевской построил! Ты ж его чуть не разорила. Он, правда, крепкий мужик оказался. Оклемался и построил дом еще выше. Где только бабки взял?..

— Я дала, — глухо сказала Катя.

— Ты? — Дашины руки удивленно опали. — Знаешь, Катя, а ты сильно изменилась, — прищурилась она.

— Нет. — Катерина приложила ладонь к еле теплой изразцовой печи. — Просто… Не знаю, как сказать. Слова подобрать не могу. Когда Маша пропала, у меня словно душу украли. Все есть, любовь, богатство. А души нет, пустота. Все! Довольно финтить! Говори, отчего Маша должна погибнуть? — рявкнула она внезапно и грозно, поворачиваясь к ведьме.

— Скажу, когда вы согласитесь. — Девчонка, скрючившись, сидела на койке с видом человека, испытывающего ноющую резь в животе. Но во взоре ее было непреклонное, полное равнодушие к Катиной душе.

И сейчас Катерина ей верила.

— Хорошо, — произнесла Дображанская, вглядываясь в хрупкое девичье не прикрытое маской лицо. — Тогда хватит канитель разводить. Положим, мы сговоримся с Отроком, а он уговорит императрицу. Положим, царь доверит нам свою жизнь. Предположим даже, каким-то немыслимым чудом нам удастся увезти из-под охраны семь человек, включая Николая ІІ…

— Слушайте, а он очень хорошенький! — вскликнула Чуб.

— Кто, Николай? — сбилась Катя.

— Отрок! Смотрите! Ну просто пусечка-бусечка!

Даша успела сыскать себе новую развлекаловку: забытую кем-то из постояльцев дешевую картинку с изображением Отрока Пустынского.

Лицо Михаила на изображении было тонким, по-иконописному суровым и отрешенным от мира, и называть его «пусечкой» было так же нелепо, как называть «бусечкой» Владимирский собор.

— Нет, красавец какой! — восторгнулась Чуб.

— Изволь не посвящать нас в свои настроения! — Катины губы сжались в тонкую линию. — Итак, предположим, весь твой неосуществимый план удался. Что дальше? — Катерина воззрилась на ведьму.

— Дальше просто… — тяжесть, которую доставлял ей монастырь, явно не оставила той сил на витиеватое ерничество. — Царская семья исчезает. На следующий день масс-медиа заявляют, что царя, царицу и их детей похитили, чтобы убить их. И намекает, что это дело рук Временного правительства. Господина Керенского и компании.

— А интересно, с ним можно заниматься сексом? — подала голос Чуб.

— С Керенским? — повторила ведьма.

— Да не, с Отроком. Ведь он не монах? Значит, по логике, ему можно трахаться.

— При чем тут Временное правительство? — обрушила Катерина свой гнев на Акнир. — Мотивация сильно хромает, но рассказывай дальше. Что мы получим?

— Армию, — ответила ведьма. — Армия признала новую власть. Но царские офицеры, генералы, полковники не смогут признать цареубийц.

— Они не поднимут бунт, — покачала головой Катерина.

— Поднимут. Если мы предоставим им Идею.

— Так в чем же Идея?

— Идея в том, чтобы спасти царя.

— Которого похитили мы? — Даша сочла нужным отвлечься от созерцания Отрока. — А как они его будут от нас спасать? Слушайте, а вы случайно не знаете, сколько вообще Отроку лет? Если пятнадцать лет назад он был ребенком, сейчас ему лет двадцать. Или двадцать пять, как и мне…

— Тебе не двадцать пять! — цыкнула Катя.

— Но ведь мы не из этого времени. И нам всегда будет столько, сколько было в нашем времени. Мы никогда не состаримся, не умрем. И мне всегда будет двадцать пять. Значит, мне двадцать пять… По-моему, я в него влюбилась!