– Конечно! – перебила Варя саму себя. – Она умела любить! Марина, твоя мама, умела любить – это в ней было главное! Они все тебе этого не говорили не потому, что этого не знают, а потому, что им это кажется естественным! Так всегда бывает, когда человек и то главное, что в нем есть, настолько соединены, что их не разделить, и главное не видно в отдельности, потому что без него и человека вроде нет. – Девочка смотрела напряженно и молча, из крана текла вода, а Варя торжествовала – она поняла, и это было важно не только для Марины. – Мне когда-то бабушка пыталась объяснить, как это – по-настоящему любить. Это было так красиво, что я слово в слово запомнила, мне же мама память тренировала! Я только не думала, что это может относиться к обычным живым людям – а так, что-то книжное. Да ты сама, наверное, знаешь, из апостола Павла… – И Варя медленно повторила: – Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит… Это же точь-в-точь про твою маму, я только сейчас поняла! А если все так совпадает, значит, бывает такая любовь! Не только в книжке, даже если эта книжка – Библия!

Варя выдохнула и победоносно взглянула на Марину, а та не сводила сосредоточенного взгляда с текущей из крана воды.

– А ведь вы с ней связаны, и раз к тебе перешли какие-то ее черты – не сразу уловимые, но главные… Может, заодно перешло и ее загадочное умение любить – то, чего я до сих пор не понимаю! – весело завершила Варя. – Когда разберешься, поделись со мной, а то до меня так все долго доходит! И три тарелки как следует мы уже час как моем!

Фонарь с улицы немного подсвечивал витраж – синий, узкий, длинный. Варя разглядела лопасти каких-то растений и то ли острова, то ли спины дельфинов или китов. При электрическом свете фигуры вообще сливались, и их было не разобрать – пока Марина с Павликом размещали ее в комнате, пока болтали, перебивая друг друга, прощались, и снова начинали разговор, и снова спохватывались и говорили «спокойной ночи», и опять застревали в дверях… А если всмотреться сквозь цветные стекла, то проступает Маринин цветник-лабиринт – сверху он еще интереснее. Но когда перестаешь напрягать зрение, он сразу же исчезает, и возникает собственное отражение – Варя похлопала ресницами, повертела головой, причесалась перед витражом, а потом еще раз – перед зеркалом.

Надо же, а ведь она ни разу за весь вечер не вспомнила о Зотове! Когда возвращалась домой, впечатления от встречи с ним так переполняли, что не было сомнений – они не отпустят и весь вечер, и всю ночь. А теперь кажется, что она познакомилась с Олегом Александровичем вечность назад, а не сегодня перед обедом. Еще пришло в голову, что они два часа смотрели друг на друга, а волшебные картины счастья, которые вспыхивают всегда моментально, на этот раз вообще не возникли. Ну, не до картин, наверное, было, тут же упрекнула себя Варя. Главное как раз в том, что он не сон и не мираж, и он ей понравился, и она хочет снова с ним встретиться! Он так же реален, как его белые цветы, которые сейчас стоят дома! Но, представив одинокий букет в пустой темной комнате, Варя поежилась и тут же полезла в постель.

На покрывале лежал развернутый журнальчик – там тоже изображен лабиринт, из которого надо помочь выбраться какой-то зверушке.

И куча ребусов и кроссворд, который они только что разгадывали с Павликом. Дети никак не хотели с ней расставаться! Марине нужны были подробные инструкции, как правильно заготовить для Вари растения, потом она возвращалась и предлагала что-нибудь нужное вроде молочка для снятия макияжа и пилки для ногтей, а Павлик вертелся рядом и показывал, какие штуки умеет делать Рольд и какие фокусы с картами – сам Павлик, а потом приволок этот журнальчик с юмористическим кроссвордом, и они его втроем разгадывали еще полчаса. Когда там детям положено спать ложиться? В любом случае раньше чем в двенадцать?

Но Павлик-старший ни о каком детском режиме не напоминал, он вообще ни разу после ужина не появился. А может, он обиделся, сообразила Варя. Она с таким удовольствием переключилась на молодежную компанию, что совсем о нем забыла. Хотя чего обижаться? Она же случайная гостья, а день будний, и завтра тоже. Какие могут быть церемонии? Может, Медведев просто рано спать ложится, он же в Москве работает.

А с чего это он ее к себе пригласил? Когда они вместе учились, Варя ни разу в его доме не была, ни на какой-нибудь вечеринке, ни на дне рождения, ни просто так не заходила, с подружками например. Общались они в школе на уровне «привет» и «дай списать», как с большинством одноклассников. Тогда на этом месте стояла скромная избушка, а когда разбогатевший буратинка воздвиг виллу с витражами, Варя уже была занята своими замужествами и разводами и только замечала, пробегая по улице, то золотой флюгер в виде кораблика, то цветные стеклышки в окнах верхнего этажа.

А что, если она ему нравится? Варя чуть не рассмеялась, так это было наивно. Да неужели бы она за столько лет этого не заметила! Медведев никогда ею не интересовался. А впрочем, бывает же, что встретишь человека спустя годы – и посмотришь на него совсем иначе. Может, он увидел в ней что-то такое, чего не мог разглядеть тогда, в детстве, когда они каждый день мозолили друг другу глаза? Варя подошла к витражу, уселась на подоконник и напряженно уставилась в цветные стеклышки. Может, он увидел, что она – та самая, кого ему так не хватало в этом доме с множеством комнат – ему и его детям? Они ведь сразу же с ней подружились, а детки чудесные, но непростые, кого попало к себе не подпустят!

И Варя погрузилась в блаженное оцепенение, которое словно лилось на нее с волшебным светом фонаря.

…Она сидит в своей комнате, знакомой до мельчайших завитушек на узорах покрывала и обоев, после длинного и радостного дня, в котором, как всегда, было много суматохи, собачьего лая и домашних хлопот. Она совсем не умеет быть строгой с детьми, а ведь, наверное, иногда надо, иначе они сядут на голову! Но так приятно заниматься баловством вместо воспитания! К тому же основные детские обязанности они выполняют – учатся нормально, в комнатах порядок. У Павлика, правда, это случалось раз в неделю, когда он его только что навел, но для него и это – подвиг. Чего еще требовать от детей? От себя бы лучше потребовала сознательности – ведь опять они смотрят этих тупых «Симпсонов», а она не только разрешает, а еще и пристраивается рядом и хохочет, вместо того чтобы заставить их смотреть что-то познавательное. Но они же все вместе смотрят, и так здорово устроиться на диване с чем-нибудь вкусненьким! Неужели правильнее было бы сидеть, как сычи, по своим комнатам, где у каждого – свой телевизор, и здороваться не глядя, и есть вместе только по выходным, и еще дуться друг на друга за что-нибудь?

А от Павлика-старшего педагогического толка еще меньше, они ну никак не могут составить идеальную пару, руководствуясь классическим, проверенным веками принципом воспитания «кнут и пряник». Одни сплошные пряники… Да кто бы мог подумать, что они вообще составят пару! Бывшие одноклассники так и ахнули, узнав об этом, и мусолили тему без устали. Но их жизнь за разноцветными окнами, куда не проникают любопытные чужие взгляды, идет своим чередом, и сейчас Павлик закончит бесконечные дела и телефонные разговоры и откроет дверь в ее комнату…