Другими словами, словарь Й. Вахека свидетельствует как раз о том, на что и мы обращали внимание читателя выше: новооткрытая область фонологии предстала перед пражанами в настолько богатом и сложном виде, что пражане занимались большей частью описанием своих отдельных интуитивных наблюдений и потому были далеки от приведения здесь какой-нибудь окончательной системы. Если рассматривать эти интуиции в таком виде, как они были представлены первоначально, то они часто логически противоречат одна другой. Однако имеется способ объединения этих интуиций в одно целое, а именно способ диалектический, но пражане были от него далеки. Поэтому противоречивость их талантливо подаваемых интуиций свидетельствует гораздо более об огромном прогрессе фонологической науки, чем о ее недостатках[73].

Некоторые концепции фонемы за последние десятилетия

После создания фонологии как самостоятельной науки в работах И.А. Бодуэна де Куртенэ, Фердинанда де Соссюра и Н.С. Трубецкого появилось необозримое число разных концепций фонемы, представляющих собой в основном разработку отдельных деталей с разной степенью успешности.

а) Прежде всего совершенно необходимо указать на Копенгагенскую школу языкознания, главным представителем и вождем которой был Луи Ельмслев. В начале сороковых годов вышла книга Л. Ельмслева «Пролегомены к теории языка», в которой, во-первых, проводится старая теория де Соссюра о языке как системе отношений, но, во-вторых, проводится без той противоречивости, которая была у де Соссюра и с доведением этой теории до полного и бескомпромиссного конца.

Что касается фонемы, то представление о ней у Л. Ельмслева складывалось из противопоставления содержания и выражения в языке с пониманием того и другого как «фигурного» построения и с применением этой фигурности как в содержании, так и в выражении. Содержание и выражение в языке, с точки зрения Л. Ельмслева, не оторваны одно от другого, но совмещаются в том, что он вслед за де Соссюром называет знаком. А знак как раз и есть тождество означаемого и означающего. И сами эти знаки тоже имеют фигурное строение. Л. Ельмслев не употребляет здесь слова «структура», но ясно, что его «фигуры» складываются не во что иное, как в то, что мы сейчас понимаем под структурами. Правда, в этих «фигурах» Ельмслева основную роль играет система отношений, как это и вытекает из его основного учения, в то время как для нас структура есть не только система отношений, но и определенное качество, определенный смысл этих отношений, т.е. определенного рода субстанция как носитель отношений. Раз нет субстанции отношений, то остается неизвестным, что же именно и к чему же именно образуется отношение, поэтому Л. Ельмслеву и приходится утверждать, что отношения как раз рождают собою соотносящиеся субстанции.

Эта односторонность понимания фонемы как фигуры плана выражения сказывается у Ельмслева еще и в том, что в плане языкового содержания его фигуры оказываются слишком статическими и неспособными охватить становящуюся динамику языка, если этот последний всерьез понимать как энергию.

И все же, однако, теория Л. Ельмслева исторически имеет для нас огромное значение, хотя бы уже по одному тому, что вопреки традиционной фонологии, включая также и пражскую школу, он находит фигурность не только в плане выражения, но и в плане содержания, а также и в том, что всеобщую реляционность языка с тех пор уже нет никакой возможности отрицать, а можно только ее расширять и углублять.

Большой односторонностью, и в этом, между прочим, вина Л. Ельмслева, обладает математическое понимание сущности фонемы и ее исключительно только модельное понимание.

б) Лондонская лингвистическая школа, которую возглавлял в 40-х и 50-х годах Дж. Фёрс, отвергает логический универсализм Л. Ельмслева, но отвергает также и традиционную чисто эмпирическую установку в языкознании. Самое главное в языке, по Дж. Фёрсу, – это значение, которое здесь понимается настолько широко, что оказываются бессмысленными такие разделения, как содержание и выражение, понятие и слово, мышление и речь. Поэтому, собственно говоря, отпадает даже и надобность в таком термине, как фонема, поскольку фонема, как и все, что относится к языку, есть только одна из модификаций значения. Но при таком широком понимании значения Дж. Фёрс должен рассматривать и все позиционные тонкости тоже как проявление общеязыковой значимости. А это значит, что реальная картина позиционного разнообразия, включая любые фонетические ситуации, тоже является только формой проявления языкового значения.

Отсюда, правда, легко сделать вывод, что ситуативизм является основной языковой теорией. Но едва ли это есть вывод самого Дж. Фёрса, поскольку позиционная ситуация есть только один крайний пример значения, который предполагает также и наиболее общую сферу значения. Нам представляется, что этот умеренный, но все же настойчивый смысловой ситуационизм является весьма полезной теорией, и его едва ли можно игнорировать в наших современных построениях фонологии, хотя в настоящее время само понятие ситуации для нас возможно только с привлечением таких категорий, как континуум, структура и смысловая энергия[74].

в) Большой оригинальностью явилась в 50 – 60-е годы теория математической фонологии. Здесь совершенно односторонним образом выдвигался на первый план момент числового упорядочения фонемы, с привлечением таких наук, как алгебра, теория множеств и так называемая математическая логика. Поскольку фонема всегда мыслилась как единораздельная цельность, ясно, что без четкого числового разграничения составляющих фонему моментов совершенно невозможна никакая фонемная теория, и число здесь, несомненно, играет первостепенную роль. С другой стороны, однако, свести разумно-жизненное общение людей только на числовые структуры означало не больше и не меньше, как полную дегуманизацию всей языковедческой науки. Этот математизм сыграл свою огромную роль в борьбе с закоснелой обывательщиной традиционных теорий. Но это было, конечно, только слишком явным преувеличением, и от такого абстрактного математизма скоро отказались даже и сами его представители[75].

Другое увлечение, тоже, безусловно, одностороннее, и тоже исторически полезное, но требующее в настоящее время самой серьезной критики – это учение об языковых моделях. Истории этого термина и колоссальному разнобою в его фактическом употреблении мы посвятили небольшое, но специальное рассуждение[76]. Нами произведен также и анализ фонемы с точки зрения ее модельной структуры[77], и этим анализом мы в настоящее время воспользуемся, хотя и для специальных целей.

Мы стоим на той точке зрения, что языковая модель – это не только неизбежный, но прямо-таки замечательный принцип и всего языкознания и, в частности, учения о фонеме. Однако для односторонних преувеличений и увлечений в этой области сейчас время уже давно прошло.

г) Американская лингвистическая школа десятки, если не сотни раз излагалась, анализировалась, приветствовалась или отрицалась и, можно сказать, вопреки ее подлинно исторической значимости. И дело