горелый такой? – Рассмеялся как-то совершенно не весело отец, недовольно головою покачав, очевидно сам не понимая, отчего старший из сыновей жене так вредить вздумал, хоть я его мог понять прекрасно.

— Так это… Пока избу тушили не до хлебобулочных изделий было. – Хмыкнул равнодушно братец, отчего на него все как на больного вылупились, пока он с улыбкой на лице застыл. Интересно же однако выходило, да только батя как-то нервно плечом дёрнул, кивнув:

— Ясно. Не прошла она короче. – И до того хриплым голос его стал, что я даже бровь поднял. Неужто расстроился, что жена Васе не зашла? Тем временем, отец продолжил, взгляд на среднего из нас переведя: — Сёма? Покажи-ка мне… Ты че, оборзел? – И если в начале речи там были хотя бы ростки надежды, то под конец в голосе послышалась сталь, на что братец только невинно ухмыльнулся:

— В смысле? – Держа при этом самый обычный дворовой хлеб, что бабка у ворот наших всю жизнь продавала, что не узнать булку эту в ладонях его было невозможно как не глянь, оттого мы с Васей хохотнули, поражаясь наглости этого балагура.

— Ты думаешь, я базарский хлеб от домашнего не отличу? – Тем временем стукнул кулаком царь-батюшка, недовольно дёрнув глазом правым, на что Семён только шею рукою почесал, довольно хмыкнув:

— Бать, ну… Не до того было! — И сразу всем стало ясно, чем жена этого всю ночь занята была, вместо намешивания теста для хлеба, хоть это понять можно было, но отец лишь злее тучи стал, брови нахмурив да взгляд бешённый в него вперив:

— Да как ты смеешь моими приказами пренебрегать, негодник! – А тому хоть бы хны, стоит и лыбиться:

— Бать, а ты на моем месте чтобы сделал? Только не говори, что вы с мамкой в вашу ночь первую хлебобулочными изделиями баловались? – Крыть было явно нечем, поэтому отец пробурчал только:

— Ой, все. Не прошла! – Рукою ещё на него махнув, кабы тот с глаз его убрался, что Семён тут же исполнил, в опочивальню свою буквально чуть не упорхнув на крыльях любви, даже про поклон позабыв. Так и искрило от него за версту от любви его неземной к супруге законной. Видно, оттого братец и на продолжение надеялся. Мы с Васей на это только завистливо глянули, вздохнув, как батя мне кивнул головою, очевидно уже не особо на что-то надеясь, как я из-за пазухи творение своё вытащил: — А ты… Ух, красиво! – Молвил он, с удовольствием наблюдая за тем, как у бояр глаза на макушку лезут, и, подмигнув, уточнил: — И где ты только лягушку такую отрыл? Мастерица, на все руки!

Я на это лишь весело ухмыльнулся:

— И не говори, батя! Одна на миллион она у меня! – Протянул я, отмечая, как глаза Морозова мстительно блестят, впрочем, отец то тоже приметил, одним кивком приказав всем убираться отсюда, кабы со мною поговорить по душам, что давно пора было сделать.

— Прошла! – Лишь оскалился он им вслед.

Цирк закончился, хлеб от Русы я предоставил, все засвидетельствовали, отчего снова стало понятно, до чего глупа была вся затея эта, но совершенного уже не воротишь. Смех да только. Я же сказал, развода не будет, так чего они ждали?

Морозов же вылетел первым, осознавая, каким глупцом выставил себя, да только за ним, преданно следом семеня, и шайка его прикормленная выпорхнула. Вася тоже задерживаться не стал и, поклонившись, вышел вслед за сворой этой, напоследок дверь по крепче прикрыв, как бы нас не беспокоили.

Царь на это только головою покачал, смотря ему грустно вслед:

— Да, досталась же ему… — Но тут же тяжело вздохнув, на меня глаза перевёл: — Да и ты…Эх, цены бы твоей дивчине не было, если бы вид человеческий имела. Не придумал ещё ничего?

Я на это только плечами пожал, у трона его усаживаясь. Правды в ногах никакой, а разговор нынче серьёзный.

— Думаю, у Яги эликсир попросить, чтобы она человеком стала. Вот только… — Недовольно вздохнул я, как батя продолжил за меня:

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍

— Думаешь, Руса твоя откажется пить его? – Понятливо хмыкнул он. – Не хочешь заставлять?

— Да. Не могу. Она сама должна того хотеть, иначе как я могу вынуждать ее? Но она… Уперлась, не слышит меня. А я и намекнуть боюсь, она ведь уже за нас обоих все решила. – Прохрипел я, так и не сумев понять, чем любовь моя руководствуется в суждениях своих. Кажется, я уже несколько раз сказал, что ничего для меня не важно, хоть лягушка она, хоть кто. Даже публично объявил, что не расстанусь с ней, но она… Глуха и слепа к чувствам моим. А может того и не хочет слышать и видеть? – Чего там эти шакалы говорят? – Решил перевести тему я, раз уж разговор о серьёзном зашёл.

Батя на это лишь недовольно бросил:

— Развод хотят от тебя. Не по-царски это мол лягушатник во дворце устраивать.

— Так я вроде на трон не претендую? – Хмыкнул я, действительно не понимая, какое кому дело. Хотят меня видеть ненормальным, пожалуйста. Я же не против, даже за. Отец на это лишь губы поджал:

— Не обращай внимание. Не в том дело. – И зло кулаки сжал, продолжив: — Морозов этот… Силу говнюк почувствовал, важным себя мнит, раз уж дочурка его Васю к ручкам своим прибрала. До сих пор не пойму, как так вышло…

— Он разведётся с нею скоро. – Уверенно проговорил я, нисколько в том не сомневаясь. Ещё вчера у меня были сомнения, но сегодня я читал это в нем. – Найдёт почему. Лучше будь готов. Ты его знаешь… Василий кабы что решил, не отступит. Под коня ляжет по собственной воле, но сделает как ему надо.

— Знаю. – Кивнул отец, и хоть тон его недовольным был, да только сильно злым он не был: — И я его в том поддержу. Только бы придумать, как этого говнюка выкурить отсюда. Морозов мне этот уже поперёк горла! Прижать бы его за что…

— Я помогу. – Улыбнулся я. — Мы все поможем, коли надо!

— Я знаю, сын. Знаю! – Ухмыльнулся батя, сразу только брови нахмурив: — Сам-то чего хочешь? Если развод, то…

— Нет, развод я по своей воле не дам,