Она заплакала.

– Глупости, - сказал я. - Повторяю, ты ничего не могла сделать. Хорошо уже то, что мой шар тебя спас. Вот это самое главное.

Я протянул руку и осторожно, робко и неуклюже, погладил Ирку по спине.

– Прости... - она всхлипнула в последний раз, заставляя себя собраться. - Действительно, не стоило в такой день, не стоило отравлять его тебе моими рассказами, но мне теперь стало намного легче.

– Ничего ты не отравила, - сказал я. - И выговориться тебе очень даже стоило, чтобы камень с души упал. И я рад, нет, я просто счастлив, что ты выговорилась не кому-нибудь, а мне.

Ирка постаралась улыбнуться, потом поглядела на солнце, за время нашего разговора прошедшее по небу порядочный путь.

– Времени, наверно, уже много. Как бы родители не начали волноваться. Пошли.

И мы пошли через лесок назад. За то время, пока мы брели по зеленым полянам, по усыпанной длинными сухими иголками сосен, по золотой как будто, земле, Ирка вполне пришла в себя.

Мы отсутствовали часа два с половиной, обычное время для прогулки по лесу и сбора земляники (мы все-таки собрали довольно прилично, литр на двоих), и, естественно, Иркины родители не подумали волноваться. Они были заняты с рыбой, и к нашему возвращению слегка дымился отставленный на горячие камни возле костра котелок с водой, который ждал только, когда в него отправятся раки. В другом котелке побулькивала уха, и, чуть в стороне, над импровизированной коптильней на ольховых листьях, коптились угри.

Какое чудо, вот так сидеть над озером, и есть попахивающую дымком уху, и потом разбираться со свежесваренными, красными раками (эти раки потом появились в одной из моих работ, и угри тоже, их обтекаемые формы удивительно удачно перевелись в цветное стекло, когда я делал набор для рыбных блюд. К тому же мне удалось добиться естественной окраски; три рака держали чашу огнеупорного стекла, они были полупрозрачными и свет терялся где-то в их глубине, а угорь обвивал по краю выпуклую крышку чаши, потом изгибался и голова его оказывалась в самом центре крышки, становясь очень удобной ручкой), уплетать свежих-свежих, горячих еще угрей на белом пышном хлебе, а потом, после короткого отдыха и купания, пить чай с собранной нами земляникой. День казался бесконечным, а пролетел незаметно, и мы стали собираться домой.

Помыв в реке всю посуду и аккуратно ее сложив, мы погрузились в лодку.

Мы были на середине озера, когда небо внезапно потемнело, облака, свинцовые, серые и почти черные, с фиолетовым отливом, стали громоздиться друг на друга и опускаться все ниже к земле. Подул ветер, крепчавший с каждой секундой, и громыхнуло где-то вдали, в той стороне, откуда мы плыли, упали первые крупные капли дождя.

– Дамы, укройтесь клеенкой! - скомандовал Иркин папа. - Сейчас такое будет! А ты, Сергей, перебирайся ко мне, будем грести в четыре руки.

Я перебрался к нему, взялся обеими руками за одно из весел, и мы рванули, стараясь двигать веслами в такт. По воде бежала хмурая рябь, быстро превращавшаяся в крупные волны, на гребнях которых и пена появилась, а потом ливень обрушился такой плотной стеной, что мы практически ослепли, и лодку закачало. Мое весло при каждом втором гребке стало проскальзывать по воздуху, вместо того, чтобы погружаться в воду.

– Ровнее греби... - почти прохрипел Иркин папа. - Ровнее и спокойней!

Я стиснул зубы - и греб, и греб, и греб. Я видел то борт лодки с уключиной, по которому барабанили крупные и прозрачные капли, и хмурую, до истерики взволнованную воду под бортом, то, когда выпрямлялся, сплошные потоки с неба, Ирку и ее маму, укрытых большой клеенкой и на их фоне темно-зеленую полоску берега. Ставшая под ливнем на удивление яркой красная крыша лодочной станции и потертый причал, намокнув заиграли всеми красками, и все лодки и водные велосипеды - красные, синие, зеленые, желтые - тоже сделались поразительно чистыми по цвету... Я греб - и восхищался тем, что видел, и уже мысль вертелась в голове, что вот эти крупные капли, стекающие по борту лодки или лупцующие по взволнованной воде, эта чистота красок, все это, перевоплотясь в стекле, может дать совершенно новую красоту поверхностей, совершенно новые и потрясающие эффекты. Что, если сделать вазу, чтобы пузырьки воздуха, спрятанные в стенках, смотрелись крупными каплями дождя. И другие варианты приходили на ум. Я ни секунду не подумал о том, что мы можем перевернуться и утонуть, хотя зрелище было грозное и устрашающее. Нет, мечтая о том, каким замечательным стеклом могут стать эти грозовые оттенки, и одновременно с этим окончательно войдя в ритм гребли, я почувствовал себя словно слившимся с этим мрачным величием, с этой бурей...

Несмотря на противодействие ветра и волн, мы летели как на крыльях. Не знаю, сколько времени прошло, но, когда лодка и ткнулась носом в причал, и заранее выскочивший на причал лодочник, в дождевике с капюшоном, поймал наш носовой канат и крепко притянул лодку, чтобы мы могли спокойно выбраться, мне даже жалко было, что все это закончилось.

Промокшие до нитки, но совсем не замерзшие, то ли оттого, что так усердно гребли, то ли оттого, что ливень был теплым, мы пробежали по мосткам до шашлычной, вернули взятые напрокат кастрюлю и шампуры и немного отдышались под навесом. Минут пятнадцать мы выжидали, а потом дождь малость поутих, и мы побежали к нашему домику.

Да, приключение было, что надо! И этот ливень словно добавил изюминку в прошедший день - чтобы тем более было, что вспомнить.

Мы переоделись в сухое, выпили горячего чаю. Было уже около девяти вечера.

– Вот отдохнули сегодня! - произнес Иркин папа. - Думал, схожу еще шары погоняю, но даже шевелиться не хочется. Предлагаю тихо скоротать время, да и спать. А завтра с утра в пеший поход отправимся, лодочных походов с нас пока хватит.

И мы все согласились с ним.

– Может, сыграем во что-нибудь перед сном? - предложил я. - В карты, например?

И, увидев, как вздрогнула Ирка, сразу понял, какую глупость я сморозил.

Интересно, подумалось мне, скоро ли она сможет вновь глядеть на карты без страха, и, тем более, взять их в руки? Комплекс, судя по всему, развился у нее серьезный.

– Можно во что-нибудь другое, - поспешно предложил я.

Но, в итоге, мы разбрелись по своим спальням, с книгами. Перед отъездом я набрел на старую книгу по производству стекла, на немецком и взял ее с собой, чтобы если и не изучить, то, по крайней мере пролистать.

Я и сам не помню, как отложил книгу и заснул.

Похоже, Иркины рассказы, и, главное, отчаяние и отвращение, которыми они сопровождались, ощущение того, что она - как натянутая струна, готовая лопнуть в любой момент, здорово на меня подействовали. И вот этот уголок мрака, существовавший в Иркином сознании и не желавший убираться из него, тоже стал очень ощутимым для меня. Да еще эта глупая фраза про карты, заново всколыхнувшая все переживания... Может поэтому и сон мне приснился такой, о котором вспоминать не хочется, сон странный и смурной, будто в воронку затягивающий в тот мрак, из которого я так хотел помочь выкарабкаться Ирке...