попавшим в ловушку игроком.

Теперь Жрец был гораздо ближе, и я смог получше его рассмотреть. Да, чем-то похож на мумию, но ветхие бинты уже почти развалились, являя на свет высохшее тело битумного цвета. От щёк практически ничего не осталось, губы стали тонкими, как плёнка, и скелетная улыбка украшала страшное лицо.

Безумные глаза горели зеленоватым светом, и мне показалось, что в них проблеснул разум. А это точно моб?

Босс шатнулся, когда ему прямо в висок воткнулся арбалетный болт. Через секунду воткнулся ещё один, войдя под углом в глаз.

Я ожидал, что вот сейчас эта махина с грохотом рухнет, но Жрец медленно повернул голову.

— Твоё оружие сможет защитить вечность, — и резко дёрнул кисточкой в сторону.

Вереница брызг, натянулась, словно пружина, а потом со свистом пронеслась прямо надо мной и хлестнула по следующей колонне, за которой прятался Хойро. Хлестнула и обмотала столб, будто кончик от кнута.

Послышался недовольный визг свина, но он тут же затих, словно Хойро заткнули рот кляпом.

— Твой голос сможет докричаться до вечности, — вынув стрелу из глаза, сказал жрец.

Он потянул на себя кисточку, и вереница брызг, поехав по колонне, упала вниз, побежала по полу. На самом кончике маслянистой дорожки прилипли, словно мухи к клейкой ленте, Хойро и Щекодав.

Так вот ты куда делся-то, спящий пиксель…

Хойро тоже мычал, ёрзая, как попавшая в ловушку муха. А оракул ехал спокойно, подложив ладони под щёки.

Вот так поворот. Теперь я точно остался один, и тут вообще никакая тактика не сработает.

Я сместился ближе к краю обломков, чтобы быстрее выскочить. Встал на одно колено, вытащив стрелу, и приготовился…

Лучше бежать с «бараньим лбом», у меня тогда рывок гораздо быстрее получится. И шанс только один.

Видимо, мои движения заметили, потому что Жрец хотел вытащить из виска стрелу, но вдруг опять замер. И я сразу притих, чувствуя, что вот теперь у меня настоящие проблемы.

— Твои губы смогут поговорить с вечностью, — сказал Жрец, и тут же дёрнул кистью.

Веер масляных капель, взметнувшись с пола, ударил в мою сторону. Я сразу отпрыгнул и выбросил вперёд ладонь, выстрелив морозной молнией. Хлопнуло облако инея, мне в лицо посыпалось ледяное крошево, но я всё равно почуял, как что-то зацепилось за штанину.

Я рухнул на пол, едва не выронив стрелу, а потом быстро спрятал её в инвентарь. Вот только сейчас, когда опасность так близко, до меня дошло, что имел в виду Щекодав.

К счастью, основная масса странной жидкости замёрзла и пролетела мимо, но вот одну ногу мне залепило, и колено сразу начало неметь, будто я на мороз без штанов выскочил.

За эту самую ногу меня и вытянули из-за укрытия.

— Твои колени смогут преклониться перед вечностью, — довольным голосом сказал Жрец, едва увидел меня.

— Вечность — это ничто! — рявкнул я, чуть не прикусив язык с непривычки, потому что кричал на том самом древнем диалекте.

Босс замер, и в пещере воцарилась тишина. Одна секунда, две, три…

Дождавшись отката, я снова выстрелил молнией, сбивая остатки дряни со штанины. Странно, но удар морозом по ноге показался мне горячее, чем это масло, густо пахнущее каким-то благовонием.

В голове высохшего великана явно проходил какой-то мысленный процесс. И ещё непонятно, что его больше удивило: что я обратился к нему на древнем языке, или посмел поставить под сомнение ценность вечности.

— Ты понимаешь меня, смертное ничтожество?

Я встал, отряхивая штаны и боясь сделать шаг в сторону. Вокруг на полу и в воздухе блестели капли того самого масла. Если он потянет за свою кисточку, то спокойно облепит всего меня.

— Понимаю, — чётко ответил я, — Только не понимаю, чего ты так прицепился к этой вечности?

Босс вдруг развернулся и пошёл к алтарю. Туда же потянулись по полу мои соратники, но вереница масла аккуратно обтекала меня.

Пленники проскользили до центра зала, потом Жрец их легко поднял и положил на каменную плиту рядом с телами Шугабоя и Крутыша. Стрела так и торчала у него в виске.

Великан поднял одну руку и посох, хрустнув каменными плитами, пролетел через весь зал и лёг ему ровно в ладонь. Он аккуратно поставил его рядом.

— Как твой поганый рот смеет оскорблять вечность?! — наконец прогремел голос Жреца.

Медленно выдохнув, я двинулся к алтарю. А вот теперь, Саня, всё зависит от твоей болталки…

Обойдя алтарь, столешница которого была мне по грудь, я взглянул на игроков. Глаза Хойро и Брутыша уже остекленели — судя по всему, масло их отключило.

Спокойно, народ, сейчас чего-нибудь придумаем. Я пока ещё жив, и даже сказал несколько умных слов.

— Это ларь для сердец, — вдруг показал мне Жрец на один из сундуков, — Здесь они будут стучать, встречая вечность. Это кувшин для мозгов, и здесь они будут думать, осознавая вечность…

Этих ларцов и кувшинов вокруг алтаря стояло великое множество. И во всех что-то лежало или плавало, а в некоторых, кажется, даже что-то двигалось.

Надо поддерживать беседу. Этот хмырь тут несколько тысяч лет молчал, наверняка сейчас умничать будет, за высохшие уши не оттащишь.

Мой взгляд упал на Щекодава, и это немного подстегнуло мысль.

— Скучно, — я зевнул и покачал головой.

Глазницы у монстра и так были огромными, но мне показалось, что тот ещё больше округлил глаза:

— Как ты смеешь, ничтожество?!

Впрочем, миг ярости сразу же улетучился. Жрец улыбнулся губами, тонкими, как бумага, и, склонившись, что-то вытащил из кувшина. Следом из горловины потянулась костлявая рука, но босс только щёлкнул по ней пальцами, чтобы отстала.

Он положил на алтарь кусок золота и алмаз.

— Как думаешь, смертный, почему они так дорого стоят?

Я поджал губы, потому что знал ответ. Но мне бы это никак не помогло.

Как и ожидалось, Жрец сам охотно разговаривал:

— Потому что они — вечны. Пройдут тысячи лет, а кусок золота так и останется золотом, алмаз так и останется алмазом. Вечность — это высшая ценность.

— Для кого? — всё же спросил я.

Жрец закатил глаза, будто более лютой глупости не слышал.

— Твои друзья обретут вечность, ты обретёшь вечность, и вы будете мне вечно благодарны за это…

— Жизнь без смерти? — я поморщился, — И зачем?

Жрец явно начал раздражаться:

— Как можно понять ценность вечности, если ты смертен?! Только если ты обретёшь её…

— Но если