– Почему мне было трудно учить слова?

– Не знаю. Ты был странным ребенком, редко искал общества других.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты никогда не требовал внимания к себе, как Авель или теперь Сиф.

Каин долго думал о Сифе, о том, как он взахлеб говорит, задает бесконечные вопросы – журчит, словно неиссякаемый речной поток. Сиф лгал свежо и невинно, чтобы привлечь к себе внимание или получить что-нибудь. Он добивался своего любой ценой, всегда.

Чтобы быть частью целого.

– У тебя не было такого желания, – обронила Ева, будто подслушав его мысли. – С самого начала.

«Она права, – подумал Каин. – Я никогда так и не захотел научиться лгать, не считал это достойным усилий. Сегодня я научился, мне так захотелось солгать, подобно всем остальным».

– Еще только один вопрос, мама. Если мы должны лгать, чтобы не быть одинокими, где же тогда истина? Где действительность?

– Это трудный вопрос, – ответила Ева и надолго замолчала. – Возможно, истинную действительность нельзя делить с другими. Ее мы носим в себе, как мерило. Пока оно есть у нас, мы не теряем почвы под ногами, лавируя между мирами людей.

Каин понял, хотя и смутно. И все же вздрогнул, когда она сказала:

– Необходимо мужество, чтобы жить в соответствии с истиной. Но в таком случае у тебя не будет ответов на многие вопросы, а это рождает большое беспокойство.

– О чем ты?

– Ну вот, например, ты мучаешься из-за того, что не знаешь ответов на многие вопросы, и, пожалуй, так никогда и не узнаешь, почему вынужден был убить брата. Ну, а что касается Сатаны… Прими ложь, подсказанную тебе Эмером. Скажи самому себе, что свершил кровную месть. Говори это часто – и в конце концов поверишь и сам. А когда это произойдет, возможно, смягчится злоба.

– Но я никогда не смогу так.

– Значит, будешь жить в муках.

«Лучше так, чем во лжи», – подумал Каин.

Опять клюнула рыба, затрепыхалась в воздухе, но не она занимала мысли Каина. Мать все так же сидела рядышком, дозволяя еще поговорить с ней.

– Другие – те, кто верит в предложенные им образы, – пусть живут в страхе. Они боятся разоблачения, боятся, что выбрали не тот мираж или что его не хватит, чтобы подходить для мира других людей.

– А каково наказание за это?

– Одиночество.

– Этого я не боюсь, мама.

– Да, поэтому ты и не боишься ничего.

«Это правда», – подумал Каин и впервые в жизни попытался определить цену боли. На одной чаше весов оказались отчужденность, одиночество и мука. На другой – свобода, мужество, способность держаться на расстоянии. Все не так уж плохо, рассудил он. И тут увидел улыбающуюся Еву, которая медленно таяла в легком вечернем тумане, поднимавшемся от реки.

У Каина, вернувшегося в тот вечер на стойбище Эмера, и поступь была увереннее, и взгляд прямее и вся повадка жестче, чем у юноши, утром ушедшего на охоту. Старик, заметив это, подумал: «Великий поступок превратил мальчика в мужчину».

Женщины стойбища столпились вокруг рыбака, любопытные, немного напуганные. Рыба была для этих людей необычной едой, и Каин даже посмеялся над их сомнениями.

Ему пришлось взять на себя приготовление рыбы, он почистил ее, поджарил на углях, посолил и предложил отведать.

Скотоводы подходили недоверчиво, осторожно пробовали, чавкали, хвалили. Наблюдая все это, Каин опять рассмеялся. Никому не нравилась предложенная им еда, все притворялись.

«О Бог Адама, – подумал он. – Так вот как играют в эти игры. Подумать только, а раньше я ничего не замечал».

«Лишь один из тех, кого я пытался понять, был доволен этим», – сказал себе Каин, засыпая поздно вечером, И подумал о Лете, с которой говорил и говорил в первое время, когда им казалось, что они так близки друг другу.

«Но удавалось мне это не лучше, чем попытки постичь истину, – признал он. – Потому-то у меня ничего не получилось, потому-то и она не сумела услышать меня. У нее иная действительность.

Лгать можно научиться. Не так уж это трудно. Но проникнуть в мир другого гораздо труднее. Этому я никогда не научусь».

И снова у него мучительно заныло сердце, но он уже обзавелся оружием и овладел им. «Значит, буду жить в одиночестве, не боясь потеряться среди чужих образов», – решил он.

На юг по невероятно длинному горному перевалу гнал Бек Нети свой отряд – переход за переходом вытаптывали кони едва распустившиеся степные цветы. Короткие остановки, наскоро отломленный кусок хлеба, недолгий отдых, когда солнце стоит в зените.

Но никто не жаловался. Люди и кони, казалось, заразились рвением верховного военачальника, хотя и удивлялись, когда он не делал остановки у восточных стойбищ скотоводов. Только короткие передышки, чтобы напоить лошадей, и один и тот же вопрос:

– Где стойбище Эмера?

Сначала ответ был односложный: южнее. Наутро следующего дня они поочередно встретили нескольких пастухов со стадами овец и от них уже получили точное указание:

– Возьмите немного восточнее к реке, следуйте вдоль нее. С берега увидите дым костров стойбища Эмера, его племя издревле выбирает пастбища поближе к реке.

Бек Нети позволил себе задержаться лишь для того, чтобы вежливо поблагодарить за совет, и тут же вновь вскочил в седло, и они продолжили путь.

Широкая лента реки радовала глаз, уставший от однообразия степи, и позволяла освежиться во время коротких остановок. В полдень Бек Нети попридержал коня и принюхался, как собака на охоте: да, в воздухе чувствовался запах дыма. Скорее всего, стойбище лежало на юго-западе.

Бек Нети повелел отдыхать, искупаться и напоить коней. После трапезы всем надлежало облачиться в парадные одежды: мужи Нода должны предстать перед скотоводами в достойном виде. Сам же военачальник набросил поверх чистой одежды красную мантию, посмотрел на шлем с гребнем из львиной гривы, однако посчитал, что в нем будет выглядеть немного смешно.

Кроме того, шлем нагрелся на солнце.

В конце концов он удовольствовался тем, что повесил шлем на плечо, расчесал волосы и бороду, и расхохотался, увидев своих спутников, проделавших то же самое. Положение действительно казалось забавным: лучшие воины царицы Нода вырядились для встречи с диким племенем скотоводов. Но смех застрял в горле Бек Нети, когда он подумал о том, как все это позже будет обыгрываться и высмеиваться на постоялых дворах Нода остряками, даже не подозревавшими об истинной сути дела.

Но вот наконец они, двадцать разряженных мужчин на вымытых и вычищенных лошадях, готовы мчаться к своей цели, туда, откуда доносился запах дыма.