— Давай еще по одной, — промямлил Гена. Олеся уже без воплей приняла из его рук очередную бутылку. Ледяное пенное шампанское было чудесно, Олеся впервые в жизни пила его прямо из горлышка.

— А мне? — спросил Федя и протянул руку. Олеся вставила в раскрытую квадратную ладонь свою бутыль.

— Кофтулька у тебя — опупеть, — прошамкал Гена, склоняя голову на Олесино плечо. — Все равно что нет. Тоже муж-полковник подарил? Смелый мужчина. Уважаю его.

Олеся попыталась придержать голову Геннадия, которая моталась из стороны в сторону, но безрезультатно.

— Не падай! — разозлилась она. — Не падай, болван! Я сама сейчас упаду.

Олеся взяла руку Гены и минуту в недоумении смотрела на его часы, пытаясь сообразить, что значит, когда большая стрелка находится около двенадцати, а маленькая — на четырех. «О, — поняла она наконец, — четыре! Скоро кормить Валерку! А я все еще неизвестно где!»

Олеся хихикнула, удивляясь факту, что она умудрилась так ловко бросить ничего не подозревающую Таню с малышом в парке. Она была основательно пьяна.

Двухэтажное здание поста ГАИ на выезде из города заполнилось тихим гудением кондиционеров. Сержант дорожно-патрульной службы Павел Кайтуков с сожалением выполз на улицу, огляделся и запоздало схватился за полосатый, как хвост енота, жезл: стремительный джип, игнорируя знак «стоп», промчался мимо.

— Не дергайся, — спокойно остановил Пашу коллега, старшина Смоляков. Пусть себе едет.

— Знакомая тачка, что ли?

— Знакомая, — кивнул Смоляков, зевая и отгоняя муху. — Дочка мэра.

— А-а… И часто она так носится на своем джипе?

— Не часто. Но номер я запомнил.

— Останавливал?

— Один раз. Ремень не пристегнула.

— Ну и как она? Молодая?

— Молодая, — согласился Смоляков, почесывая живот. — Даже очень. Лет шестнадцать.

— Да ну! Свеженькая такая! — восхитился Паша.

— А по правам — двадцать два выходит.

— Э-э… Ну, не очень свеженькая. Секонд-хэнд.

— Дурак ты. Самый сок.

— Симпатичная?

— Да… — сказал Смоляков, подумав. — Вообще кукла.

— Все-таки надо было догнать и остановить, — с сожалением вздохнул Паша. — Остановить и осмотреть.

— И не лень тебе по такой жаре суетиться?

— И оштрафовать.

— Приключений ищешь? — усмехнулся Смоляков. — Так вон мотоцикл, догоняй.

— Что я, дурной? Я пошутил, — пожал плечами Паша, воткнул в рот свиристелку и засвистел, как чайник на плите. Утлый «москвичек» послушно взрыл шинами асфальт возле строгого сержанта Кайтукова.

Гена спал на Олесиных коленях и храпел басом.

— Федя, отпусти, — без надежды попросила Олеся и едва не врезалась в переднее сиденье от резкого торможения.

— Давай вали, — с трудом просипел Федя, останавливая джип. Язык его не слушался, автомобиль тоже. Джип стоял не совсем на обочине и больше перпендикулярно, чем параллельно потоку машин.

Олеся с ужасом посмотрела на грохочущий «КамАЗ-5511», едва не раздавивший их, и, отодвинув тяжелого Гену, выбралась на волю. Федино лицо в просвете окна мелькало и расплывалось.

— Отдай машину, а?

— Зачем тебе? — не понял Федя.

— Ну… — Олеся глубоко задумалась. Зачем? — Она ведь дорогая… Тебе ни в жизнь столько не заработать… не зата… не заработать. Да.

— Отстань, ладно? — вяло буркнул Федя и упрямо взялся за руль.

Олеся отодвинулась в сторону, чтобы не погибнуть под колесами. Джип несколько раз дернулся — у Феди по пьянке обнаружились проблемы со сцеплением, и это страшно развеселило Олесю. Она пошла вдоль пыльной автострады, хихикая и оглядываясь на свой автомобиль и представляя, как удивится Таня, увидев ее в таком непотребном виде.

…Водитель ярко-красного грузовика «вольво» с белыми надписями «Кока-кола» на бесконечно длинном кузове с улыбкой смотрел на пьяную полуголую малютку, которая, вытягивая шею, заглядывала в кабину и просила «довезти до города». Если бы его, водительская, дочка рискнула отправиться на улицу в таких бесстыдных трусах, он задал бы ей ремня.

— Вина, что ли, нахлесталась? — спросил он у беспричинно хихикающей крошки.

— Шампанского, — улыбнулась Олеся. — У меня ребенок в парке остался…

— Сама ты ребенок, — ухмыльнулся водитель. — Как же тебя занесло в таком виде к черту на рога? Эх, дурочка…

«Конечно дурочка, — подумала Олеся, приваливаясь к мягкой спинке. — Но я же не виновата. Совсем ни в чем не виновата». Она закрыла глаза и вздохнула.

Таня брела по лесу и рыдала, размазывая слезы по щекам. Ей было страшно за Валерку. «Ты должна была бежать к машине, — твердила она себе, словно обвинения в собственный адрес могли что-либо изменить, — к машине, а не наоборот! Но сзади шел он, — тут же вспоминала Таня, — как же я могла? Тогда мне надо было обежать вокруг него, когда он свалился, а он схватил бы меня за ногу, да, точно, схватил бы… И нож! Он держал в кармане нож! Он собирался меня убить… Но Валерка!»

При мысли о ребенке, таком милом, толстом, ничего не понимающем, оставшемся лежать в корзине в плену у похитителя, слезы вновь подкатили к горлу. Таня опустилась на теплую землю, усыпанную хвоей, уткнулась лицом в колени и зарыдала в голос…

Но через пять минут она уже энергично двигалась по сосновому бору в сторону, как ей казалось, дороги. Слезы были нерациональны и, сколько бы она их ни проливала, никак не меняли положения дел. «Он, значит, везет неизвестно куда нашего сладкого розового пупсика, а я, как дура, как ирригационное сооружение, смачиваю почву ненужной водой!» Таню такая расстановка сил не устраивала. Ей было необходимо как можно скорее добраться до ближайшего пункта милиции, полиции, ГАИ, чего угодно, и сообщить, что похищен внук мэра. Составят фоторобот, перекроют все выезды из города, короче, поймают и обезвредят. Никуда он не денется на своей белой «ауди». Ребенка в корзине так просто не спрячешь. Надо только быстрее выбраться из леса…

Вадим поставил корзину на диван и вытер пот со лба.

— Да заткнись ты! — рявкнул он что есть мочи.

Приказание не возымело действия. Ребенок закатывался, брызгал капельками слез, наливался кумачом и яростно пинал ножками воздух.

Вадим, свирепо матерясь, ушел (вернее — ухромал) в другую комнату и плотно придавил за собой дверь. Но детские нескончаемые вопли доносились и сюда.

— Платон, это я.

— Что за звуки там у тебя? — удивился Платон, сочно похрюкивая.

«Жрешь небось опять, кабан», — зло подумал Вадим.

— Недоносок этот орет!