— Хочет вазу.

— Я же говорю, не отдавай. Из ее черепков получится прекрасная мозаика. Нам как раз в кружке нужно кое-что украсить. Я к Саше не пойду, провожу только.

Сумка сползала. Ра подхватил ее, опасно качнув коробкой.

— Уронишь, — предупредила Ева.

И он уронил. В подземном переходе Евина сумка сползла с его плеча, Ра поддернул ремень, махнув рукой. Коробка врезалась в перила, завязка лопнула, разрешая картонке продемонстрировать силу свободного падения, прерванного встречей со ступеньками лестницы.

— Может, не нести ее Пушкину? — с сомнением спросила Ева: коробка выглядела помято, было боязно ее открывать.

— Неси. Она — его. Просто слегка изменила форму. Но содержание то же: каолин, песок, полевой шпат и что-нибудь еще. Если очень надо будет, склеит.

Хорошо ему было говорить, он к Сашке не пошел. А Ева пошла и сразу же трижды пожалела об этом.

— Где моя ваза? — орал Пушкин, заглядывая в коробку. — Это что?

— Она изменила форму. — Ева сдерживалась, чтобы не расхохотаться. — Но сохранила содержание.

— Какое содержание? — в голосе Пушкина звенела обида.

— Примера.

Лицо Пушкина заострилось от огорчения.

— Ничего, — прошептал он, — я тебе тоже какой-нибудь пример подарю.

В душе Евы мелькнула тревога. Пушкин мог отомстить жестоко. Но станет ли он делать это из-за какой-то вазы?

— У нас одному парню тоже так подарочек сделали. Ему не понравилось, он пошел и повесился.

— Я приду на твои похороны. — Ева собралась уходить. Пушкин в мрачном настроении — это скучно.

— Погоди! — перехватил ее за локоть хозяин. — У меня для тебя тоже есть подарочек. — Пошли в комнату.

— Что? Пример подготовил? — решила немного поупираться Ева.

— Пошли, пошли. Это наглядное пособие.

Он снова сидел на подоконнике. Легко так, словно ему было не сорок, а двадцать. Одна нога согнута, другая вытянута. Смотрит в окно.

— А! Ева Павловна! — спрыгнул он с подоконника. — А я вас жду! Жду!

— Здравствуйте, Александр Николаевич.

Знакомые мурашки протопали по спине и закопались в волосах. Где-то были очки. Сейчас они пригодились бы.

— Вы извините, что так внезапно. Но было бы некорректно брать ваш телефон у Антона.

— Зачем телефон? — насторожилась Ева. Впервые чужой папа проявлял к ней такой повышенный интерес. Это было странно и не очень приятно. Хотя нет, приятно… Чуть-чуть.

— Очень надо было с вами связаться. Поговорить. Спасибо, Саша помог. Да, помог.

Саша улыбался во весь свой кривой прикус. Ева смотрела на Пушкина и не понимала, чего ей хочется больше: придушить его подушкой или сбросить с двенадцатого этажа. Подушка пока побеждала.

— Он сказал, что вы можете зайти, если попросить.

— Могу, — выдохнула Ева.

— Вот! Я был прав, — засуетился Пушкин.

Александр Николаевич пересек комнату, заставляя смотреть на себя.

— Вы, наверное, заметили, что Антон ко мне, мягко говоря, неадекватно относится.

— Ага! — поддакнул Пушкин, которого никто ни о чем не спрашивал.

— Особенно последнее время, когда у вас с ним произошел небольшой… э… разлад.

— О! Так бывает! — Пушкин был неистребим в своем желании высказаться. — У нас один парень свою собаку насмерть забил, когда с девушкой расстался.

«Хорошая идея!» — рассердилась Ева. Ей не нравилась эта внезапная встреча. Она не понимала Александра Николаевича и хотела поскорее уйти.

— Надеюсь, до собаки дело не дойдет, — мурлыкал Александр Николаевич. — Давайте подумаем, как ему помочь. Помочь, да.

— Помочь, помочь. — Пушкин довольно потер руки, не догадываясь, что был на полпути к своей смерти — Ева всерьез подыскивала тяжелый предмет для броска.

— А может, чаю попьем? — изящно спровадил Пушкина на кухню Александр Николаевич. — Я там шоколадку принес.

Пушкин присвистнул, как будто отец предлагал заведомо невыполнимое дело. Например, позавтракать на бастионе Сен-Жерве под пулями гугенотов[3].

— Зачем вам это нужно? — осторожно спросила Ева, как только хозяин квартиры вышел.

— Поймите меня правильно, — вкрадчиво заговорил Александр Николаевич. — Правильно поймите. Меня очень волнует все, что происходит с моим сыном. Я стараюсь дать ему как можно больше. Стараюсь, чтобы он ни в чем не нуждался.

Александр Николаевич сделал паузу и проникновенно посмотрел Еве в глаза. Вероятно, что-то надо было говорить. Она потупилась и пробормотала:

— Это хорошо.

— Еще как хорошо! Но он… скажем так… не всегда соглашается на мою помощь. А я бы хотел знать, что он делает, о чем думает. И в этом вы могли бы мне помочь. Очень помочь.

Ева мгновенно запуталась.

— Я не поняла, что вы хотите?

— Помирить вас. Я знаю, что Антон ждет этой встречи. Когда все станет как раньше, он успокоится и со мной тоже будет говорить нормально. Вы поверьте!

Яснее не стало.

— А что сейчас ненормального в Антоне?

— Он не ходит в школу. Еще несколько прогулов, и его оставят на второй год.

Очередной присвист сообщил, что Пушкин успел и на кухне побывать, и обратно в комнату вернуться.

— Если он пропустит год, то вместо института ему светит армия. И пойдет он туда, не закончив последнего класса.

Ева выпрямилась. Было бы круто — спасти Ежика. За это… за это… Нет, конечно, благодарных речей потомков она не дождется, но, может, он перестанет к ней так зло относиться?

— Что надо делать? — пробормотала она.

— Давайте организуем вам случайную встречу! — ласково улыбнулся Александр Николаевич. — Я знаю, откуда и куда он будет идти.

Чай у Пушкина оказался вкусный. Даже пирожные свежие появились. Только чашки были как будто недомытые — с коричневым налетом на белых боках, и руки к скатерти прилипали. Александр Николаевич был сама любезность — шутил, подавал Еве сахарницу и салфетки, напоминал о шоколаде. Да, Антон был совсем другим. А как хотелось, чтобы таким же, как его отец. Добрым, заботливым, внимательным.

Пока Ева шла к месту, где должен был появиться Антон, все пыталась поменять местами папу и сына. Не получалось. Антон ну никак не становился добрым, не появлялась у него заискивающая улыбка, не мог он бродить у всех за спинами. В ее размышления назойливо лезла неприятная музыка. У кого-то поблизости звонил сотовый, и этот кто-то не спешил отвечать.