– Привет. Нальешь вина?

Тот форсированно закивал.

– Красное? Белое?

Политика тотального невмешательства, которую проводил Вардан в отношение всего на свете, допускала, впрочем, некоторые исключения. Ближе к Рождеству произошло событие, раскрывшее для меня еще одну сторону его философии.

Около полудня Влад прибежал к нам в крайнем возбуждении. Забывшись, он споткнулся о дыру в ковре и громко выругался. Отдышался и сообщил:

– Объявляется выходной!

– Что такое? – Спросил Вардан, не отрываясь от очередного фокуса.

– Облава! Менты предупредили Саймона, Саймон предупредил меня. В «Камере», с собаками, со всеми делами.

– Просьба всем оставаться на своих местах! – Продекламировал Макс – И сохранять полное спокойствие!

Потом подумал и обратился к Вардану, уже гораздо серьезнее.

– Слушай. Есть мысль.

– Пусть она будет не такая же тупая, как обычно, – взмолился тот, неохотно поднимая на Макса воспаленные глаза.

– Не, она умная. Смотри. У нас же есть конкуренция, так? Ну например тот же Эдгар. Он между прочим на норвегах с мексиканцами страшные бабки рубит. Ну мы ж кореша с ним. Давай я ему скажу, типа сегодня в «Камере» глушняк, у тебя перебои там с поставками или еще чего, пусть придет нарвется.

– Нет, – отрезал Вардан, – Это тупая мысль.

– Почему?!

– Потому что.

– Да нормальная мысль! Гениальная, я бы даже сказал. Выпишут ему предупреждение, люлей раздадут в колледже, он обделается по полной программе, и вот тебе минус конкурент.

– Нет.

– Ты что, шибко благородный что ли?

– Да при чем тут? – Возмутился Вардан, – Стратег хренов… А Эдгар, – протянул он, снова погружаясь в созерцание смирительной рубашки Гудини, – делает копейки. На крохах никому не нужного дерьма. И сам скуривает половину. А первое правило адекватного человека – Don’t get high on your own supply.

Макс пожал плечами. По дороге домой он упрямо мотнул головой и вернулся к своему коварному плану. Мы сидели на втором этаже автобуса, задрав ноги на спинки кресел впереди и крутили косяки.

– Я все-таки скажу Эдгару.

– Да зачем?!

– Выпендривается больно много.

– Может не надо?

– Надо, Федя, надо.

Я колебалась до последнего. Эдгар мне не нравился, и хорошенько проучить его не казалось такой уж плохой идеей. Да и подставлять перед Варданом доверившегося мне Макса не хотелось. Только поздно вечером, когда свита в полном составе – все без единого грамма запрещенных веществ – расселась на скамейках напротив «Камеры», с любопытством наблюдая за шныряющими тут и там терьерами, я решилась рассказать Вардану о выходке его предпринимательного шута. Вардан был совершенно не удивлен, только раздосадован.

– Может, пронесет? – Понадеялась я.

Стоило мне договорить, как Эдгар появился из-за угла и едва не вприпрыжку направился в клуб и прямиком в лапы полиции. Вардан протянул в мою сторону ладонь. Я не поняла.

– Дай телефон.

По памяти набрал номер. Эдгар скрылся в дверях.

– Вали оттуда, – сказал Вардан в трубку, – Пошустрее давай.

Прошла пара секунд и заметно напуганный Эдгар снова показался на улице. Теперь стало отчетливо видно, что в его руке дымится подозрительно длинная самокрутка. Следом неспешно вышагивал полисмен.

– Твою ж мать, – прошептал Вардан.

Эдгар со скучающим видом остановился у входа в паб и сделал вид, что изучает вывеску. Полицейский неумолимо приближался.

– Выкидывай! – Все так же шепотом посоветовал Вардан.

Эдгару ужасно не хотелось расставаться с косяком. Теперь не оставалось сомнений, что полицейский идет к нему. Мы замерли.

– Выкидывай, идиот, хуже будет!

Эдгар все еще колебался.

– Ну все, теперь уйти по-тихому уже вообще никак, – тоном спортивного комментатора провозгласил Влад.

Эдгар присел на корточки и сделал вид, что завязывает шнурки, точь в точь отлынивающий горе-спортсмен на физкультуре. Когда он распрямился, доблестный представитель закона уже возвышался над ним, приветливо улыбаясь.

Яна охнула и закрыла рот рукой. Их разговор мы слышать не могли, но отчетливо видели, как изображающего возмущение Эдгара вежливо но решительно отконвоировали к стоящей неподалеку машине.

Вардан накинулся на Макса.

– Скажи мне, – сказал он сквозь зубы, – у тебя мозги вообще где?

– Да вот именно там, – съязвил Влад.

Макс приготовился спорить.

– Что такого? Что такого-то?

– А я тебе объясню, что такого. Во-первых, если никого не поймают, облав будет меньше. Раз клуб чистый, но зачем туда соваться. А теперь они знают, что кто-то там торгует, и будут искать новых, кто появится вместо Эдгара. То бишь нас. Во-вторых, зачем наживать врагов там, где этого можно избежать? Или по-твоему Эдгар не поймет, что ты его подставил?

Макс молчал.

– Меня и так, к твоему сведению, половина Оксфорда терпеть не может. А теперь к ним добавится Эдгар и все его дружбаны. Ради чего, ради сотки в неделю? Я тебя умоляю! Вот уж эпическая победа! Не надо, не надо, не надо лишних врагов наживать. Не надо!

Вардан плюнул и энергично зашагал в сторону дома. Мы смущенно переглянулись.

Тем временем Яна изучала вход в паб, у которого так неудачно пытался притвориться незаметным наш горе-конкурент.

– Народ, – нерешительно позвала она, – Смотрите.

В сточной канаве, закрытой мелкой решеткой, что-то белело. Макс подковырнул грязные прутья и выудил внушительный пакет.

– Ни черта себе, – он облегченно выдохнул, – Да тут целая унция.

– Скинул-таки! – С непритворным уважением воскликнул Влад.

– Умница!

Эдгара отпустили на следующее утро, а мое уважение к Вардану за этот вечер возросло в разы.

У него был удивительный ум. Ум невероятно одаренного человека, который никогда не читал. Раньше я не встречала ничего подобного. Он говорил горячо и уверенно, иногда слишком, доказывая банальные, порой абсурдные вещи, но с такой оригинальной, дикой, ни на что не похожей аргументацией, что его собеседники, из которых я была далеко не самой начитанной, прислушивались к нему как к остряку и интеллектуалу. Его способ мыслить был необъяснимо живым, и даже когда он, сам того не замечая, почти дословно цитировал писателей и философов, ему удавалось каким-то образом сохранить иллюзию оригинальности. От его рассуждений, как от желез животного, исходил отчетливый запах его личности, его жизни и опыта. Он, правда, часто говорил глупости, но, надо признать, и студенты лучших университетов говорят их не реже.

Во время одной из наших дискуссий я заметила:

– Ты говоришь как Камю.

– Кто? – презрительно переспросил он.

Мы сидели на полу у него дома, на часах начиналась суббота. Позади была рабочая неделя, пятничная давка в пабах и больше косяков, чем я могу вспомнить. Говорили, конечно, о самоубийстве.

Оно занимало в наших обсуждениях важное место, оно было мотивом и рефреном, во многом по моей вине. Я бесконечно возвращалась с нему в своих мыслях и, неизбежно, в наших разговорах. С